А его уже не было – только я об этом ничего не знал.
Я познакомился с девочкой Касей, она была старше на год, отлично каталась на борде, и она поцеловала меня в щеку и сказала, что я классный, и это была великая тайна, которую я хранил от всех мальчишек, а то они бы меня на смех подняли. А отца уже не было – и я об этом ничего не знал.
Целых шесть последних дней в лагере я был полусиротой – и не знал об этом. Жизнь казалась мне светлой и радостной, я был так счастлив тогда в этом лагере!
А отца уже не было – и я об этом не знал.
Я не знал об этом даже тогда, когда ехал с матерью домой, – она приехала за мной на место сбора, автобус нас привез к Дворцу культуры, был уже вечер, и мы всю дорогу валяли дурака и играли в разные игры.
По дороге домой я рассказывал матери взахлеб, как было здорово и как я соскучился по папе. А его уже не было – и я об этом не знал.
Когда мы приехали домой, мать уложила меня спать и сказала, что отец приедет завтра утром, что ему пришлось срочно уехать, и я был ужасно расстроен, потому что мне хотелось поскорее показать ему диплом и похвастаться тем, что я лучше всех, потому что этот здоровяк из старшей группы ведь вообще не считается… А отца уже не было – и мать мне об этом ничего не сказала.
Она была, конечно, странная, не такая, как всегда, вокруг глаз у нее залегли синие тени, но она объяснила это тем, что у нее опять был приступ мигрени, сказала, что приняла уже таблетки и что мы поговорим обо всем завтра.
– Я же сделала это, чтобы тебя защитить, неужели ты не понимаешь?!! Как я могла забрать тебя из лагеря и сказать: все, возвращайся, твой отец умер?!! Твой отец был у тебя на целую неделю дольше!
– Как ты могла так поступить, мама? – спросил я сейчас первый раз в жизни и сам испугался того, какая боль прозвучала у меня в голосе.
– Я знала, что для тебя это будет катастрофой, ты должен меня понять!
Вообще-то не должен.
– Катастрофой? Катастрофой для меня стало понимание, что когда я был счастливым как щенок, гордым за себя и радостным – у меня уже не было отца, потому что ты решила меня обмануть!
– Я не обманывала, сынок, я просто хотела тебя от всего этого оградить. Я сама не знала, как с этим справиться, но понимала, что для тебя это станет трагедией. И я была права, потому что когда утром я пришла к тебе и сказала, что папа умер, ты встал у окна…
Не помню, чтобы она говорила мне, что отец умер. Я как-то узнал, что он умер, – но чтобы она мне об этом говорила, я не помню.
– …Да, была права, потому что ты просто встал у окна и стоял там два часа. И вообще не хотел со мной разговаривать. Я за тебя так боялась! А ты стоял и смотрел на липу. И я знаю почему – ты, вероятно, вспоминал, как вы вешали с отцом этот скворечник, но ведь ты был тогда такой маленький еще… Тебе же три годика было, не больше… И вот ты стоял и смотрел в окно. Может, вспоминал о скворечнике, может, думал о чем-то, но со мной ты разговаривать не хотел. А день был такой красивый…
Никогда его не забуду. Все было белое, все – как будто сам Господь Бог весь мир сверху сахаром посыпал. Везде белым-бело… И ты стоял, стоял там и только смотрел, а когда я к тебе заглядывала – ты просил, чтобы я вышла… Я под дверью твоей подслушивала, чтобы ты какую-нибудь глупость не сотворил, а ты только стоял и смотрел, а у меня сердце разрывалось от горя и жалости к тебе… И на похоронах ты не заплакал ни разу. Нельзя же меня теперь всю жизнь за это казнить. Особенно сейчас…
Так, значит, липа была такая красивая тогда, когда мой отец умер? Это я тогда узнал? Не помню. Неужели именно в то утро она мне это сказала? И похороны были именно в тот день? А я вернулся накануне вечером из лагеря? Не помню.
Я помню дерево, которого уже нет. Помню каждую его ветку и птиц, которые на нем жили. Помню свою очарованность его необычностью. И больше ничего не помню.
Только две темные птицы на белых ветках.
И то, как липа сияла. Как горный хрусталь в солнечных лучах. Как будто весь мир обсыпали бриллиантовой пылью.
Не помню, что это был день похорон моего отца.
– Ты был для меня всем, милый. И я знала, что могу на тебя положиться…
Положиться на двенадцатилетнего мальчика?!! Я должен был заменить ей отца? Ее мужа? Это все равно как если бы я решил положиться на дочку Крыси.
– Я знаю, что поступила неправильно, но ведь это только от моей любви к тебе. Я так хотела, чтобы ты был счастлив. Тогда и мне было бы спокойнее…
Значит, счастье моей матери вовсе не зависит от Геракла – а только от меня. Вот я неудачник. Да хуже, чем неудачник. Впрочем, неудивительно.
– А тебе не приходило в голову, что я был бы счастлив, если бы у меня, несмотря на все, несмотря на ту трагедию, которая с нами случилась, была счастливая мать? Зачем же ты взвалила все это на меня, мама?
Я вспомнил, как она плакала вечерами, а я строил из себя шута, который смешит, развлекает и отвлекает свою мать, – и мне стало нехорошо.
– Теперь я это понимаю, милый. И мне так плохо. Правда!
Я был мокрый, как мышь под метлой. И мне было нехорошо. Я не хотел разговаривать с матерью, я вдруг вспомнил все, чего не хотел вспоминать.
– И теперь… сейчас ты сделала ровно то же самое, что и тогда.
– Нет, милый, неправда.
– Я опять обо всем узнал последним.
Я был в бешенстве и не мог выдавить из себя ни капли сочувствия. Да, я понимал, что у нее завтра операция, – но чувствовал только злость.
– Прости меня, любимый, пожалуйста, прости.
И к тому же она думала, что этим своим «прости» она все исправит. Повернет время вспять. Перечеркнет всю фальшь и вранье, которые были между нами.
Типичная женщина.
А я не хотел ее извинений. Я вдруг почувствовал, как страшно мне не хватает отца, – а ведь мать так старательно пыталась не дать мне ощутить это чувство утраты.
– Ты такой способный мальчик, милый…
Я не был мальчиком.
Я чувствовал, что начну сейчас выть – если не отправлюсь немедленно домой, что если сейчас же не уйду – то случится что-нибудь нехорошее.
Мать выглядела как воплощение несчастья. Глаза у нее были полны слез – но мне все равно надо было уйти.
– Я приду завтра, отдыхай.
– Я тебя очень люблю, – прошептала она.
Я ее тоже любил. И ненавидел.
Одновременно.
Я нищий
Что мне делать с самим собой?
Пот льет с меня ручьем, я открываю в машине все окна, нужно же проветрить, нужно проехаться, нужно с кем-нибудь встретиться.
Я медленно еду по городу, выезжаю на Гданьскую, сейчас прокачусь немного, а потом вернусь домой. Вдавливаю педаль газа до отказа в пол, в задницу полицию, пускай ловят меня, если им так надо, а жара все не спадает, температура выше тридцати градусов, а ведь солнце совсем скоро сядет.
Я еду минут пятнадцать с максимальной скоростью – полиции нет. За Ломянками поворачиваю и снова проезжаю по Варшаве.
Мне не хочется быть одному. Люди сидят в бесчисленных сквериках, вся Варшава высыпала на улицу, у каждого кафе стоят столики, даже на Иерусалимских Аллеях. И везде все занято, люди сидят, разговаривают, пьют воду и кофе. Они не одни.
Около «Цепелии» целыми группками собираются, с пивом или водой в руках. Смеются, болтают, в предвкушении приближающегося вечера они оживлены. А мне вот жить не хочется.
Может, припарковаться и пройтись? Но что я буду бродить один? Что же мне делать с самим собой?
Неужели меня всю жизнь будут обманывать?
Толстого нет, Маврикий есть, можно с ним встретиться, но ведь он притащит с собой Эвку, это как пить дать, не оставит же он ее одну. Бартек звал к ним, но я с ребенком их не хочу разговаривать, тем более через живот и плодные воды. В клуб я один не пойду, буду там как идиот, да и я же на машине.
Может, продуктов купить? А зачем мне продукты? Гераклу есть что жрать, а он, паразит, не жрет.
У моей матери завтра операция, которая может спасти или хотя бы продлить ей жизнь, а я злюсь.
И еще этот долбаный кондиционер. Ну и пусть не работает, хрен с ним. Сам виноват – не надо было его ставить вообще.
Я во всем сам виноват, оказывается.
Поворачиваю в сторону здания суда, там есть круглосуточный магазин, куплю себе сыра и хлеба какого-нибудь. Может, молока еще. Хотя зачем мне молоко?
Парковаться негде, ну конечно, те, кто пришел в кино, паркуются здесь, перед зданием суда, на другой стороне тоже нет свободных мест. Я ищу хоть какую-нибудь дырку, но ряды машин сомкнуты плотно, места нет. Я разворачиваюсь – на Плоцкой тоже есть магазин, а тут все равно не встанешь.
Господи, как же жарко, зной просто невыносимый.
Воды у меня нет, значит, надо купить воду, сыр, хлеб, может, пива еще.
Я останавливаюсь около костела, тут есть место.
Войдя в магазин, я не верю своим глазам: очередь! Просто не верится. Кризис же – и кто-то хочет что-то покупать? В магазине полно радостной детворы – видимо, автобус с какой-то экскурсией припарковался где-то недалеко, вот обязательно им надо было остановиться именно здесь, дети орут, толкаются, хохочут – это история минимум на полчаса.
