Государственный совет, который должен был служить опорой власти, держал себя пассивно, выжидательно. Когда Дума, желая показать недоверие к правительству, сократила кредит на оказание помощи голодающим с 50 миллионов до 15 миллионов руб. - Гос. совет, вопреки настояниям министра финансов В. Н. Коковцова, принял думскую цифру ассигнования. (Это был первый и единственный проект, прошедший при 1-й Думе все законодательные инстанции.)
Заседавший в конце мая дворянский съезд также избегал нападок на Думу; в нем преобладали умеренные. Он принял адрес государю с указанием на необходимость насаждения частной собственности в деревне и избрал Совет объединенного дворянства, получивший впоследствии большую известность.
Во второй половине июня возникли упорные слухи о возможности думского министерства. Государь едва ли сам когда-либо соглашался на такой шаг - его отношение к этой Думе было достаточно определенным - но он не препятствовал близким к нему лицам, в том числе Д. Ф. Трепову, производить «глубокую разведку в неприятельском лагере».
Д. Ф. Трепов не только вел переговоры с «кадетскими» лидерами; он открыто высказал свое мнение в иностранной печати. 24 июня (7 июля) в английских газетах появилась беседа дворцового коменданта с корреспондентом агентства Рейтер. Д. Ф. Трепов прямо говорил, что министерство Горемыкина не справляется с положением: «Союз думского центра и трудовиков будет разорван только тогда, когда центр будет призван к власти. Поэтому я считаю весьма желательным, чтобы новое министерство было образовано из членов думского центра». - «То есть кадетов?» - спросил корреспондент. - «Да, кадетов, ибо они - сильнейшая партия в Думе. Ни коалиционное министерство, ни министерство, взятое вне Думы, не дадут стране успокоения…» В Англии, как отмечало агентство СПА, эти заявления встретили всеобщее одобрение.
По-видимому, Д. Ф. Трепов считал, что следует поручить к.-д. составление кабинета - со своего рода «провокационной» целью: они вынуждены были бы резко порвать с левыми и дискредитировали бы себя либо слабостью, либо репрессиями, а тогда можно было бы их легко опять устранить. К.-д. приняли эти переговоры совершенно «всерьез», и уже шли толки о составлении кабинета П. Н. Милюкова120 или С. А. Муромцева.
На самом деле между Думой и властью назревал открытый разрыв. 19 июня произошло бурное столкновение по вопросу о смертной казни: Дума криками и шумом не дала говорить главному военному прокурору Павлову, который должен был давать объяснения по законопроекту об отмене смертной казни. Суровый человек долга, прокурор Павлов был обвинителем в целом ряде процессов о революционных убийствах: за это его в Думе называли «убийцей» и «палачом». Министр юстиции Щегловитов перед этим инцидентом напомнил с думской трибуны, что после амнистии 21 октября террористические акты только усилились: «Ежедневно на громадном пространстве России совершаются возмутительные политические посягательства, уносящие в могилу добросовестных исполнителей долга… Отмена смертной казни при таких условиях была бы равносильна отказу государства всемерно защищать своих верных слуг».
Дума единогласно приняла проект об отмене смертной казни, который был передан в Гос. совет.
20 июня в газетах появилось правительственное сообщение по земельному вопросу, разъяснявшее, какие меры могут быть приняты для улучшения положения крестьян, и отвергавшее принцип принудительного отчуждения. Оно было издано для прекращения толков о предстоящем отобрании помещичьих земель - толков, порожденных думскими прениями и вызвавших во многих местностях новую вспышку аграрных волнений.
Дума сочла это вызовом. «Прочитав это сообщение, я впал в состояние бешенства!» - воскликнул деп. В. Д. Кузьмин-Караваев, считавшийся умеренным. Земельной комиссии было поручено выработать ответ.
Между тем кампания против Думы усиливалась. С одной стороны, на рабочих митингах выступали большевики - тут впервые широкие крути познакомились со своеобразной фигурой Ленина - громившие «предательство к.-д.» и трусость думского большинства. В то же время в «Правительственном Вестнике» продолжали печататься десятки телеграмм правых организаций, просивших государя поскорее разогнать Думу. «Главная позиция, захваченная революцией, - писал А. А. Столыпин, - это Гос. дума. С ее неприкосновенных стен, как с высокой крепости, раздаются воистину бесстыжие призывы к разгрому собственности, к разгрому государства и день ото дня наглее, день ото дня разнузданнее, чаще и чаще поднимаются голоса, угрожающие самой Верховной власти…» («Новое Время», 1 июля).
Такой осторожный и умеренный человек, как известный историк С. Ф. Платонов, заявлял, что нужен не разгон, а роспуск Думы на законном основании; эта мера была бы спасительной.121 Того же мнения держалось большинство министров. Были, впрочем, и другие мнения; так, Д. Ф. Трепов считал, что Дума и партия к.-д. должны бы раньше «еще больше себя дискредитировать».
Повод для роспуска дала сама Гос. дума. В заседании 4 июля она постановила обратиться к населению с «разъяснением» по аграрному вопросу, заявляя, что она «от принудительного отчуждения частновладельческих земель не отступит, отклоняя все предположения, с этим не согласованные». - «Ведь и мы одни, как министры, не можем издать закона», - тщетно возражал на это кн. Н. С. Болконский.
Когда о таком постановлении узнал П. Н. Милюков, он сильно встревожился, понимая, что это может стать поводом для роспуска. В заседании 6 июля к.-д. уже забили отбой. И. И. Петрункевич выступил с новым проектом, только излагавшим предположения Гос. думы без каких-либо угроз. «Момент борьбы еще не наступил, - говорил он. - Когда он наступит, мы заговорим другим языком. Но посылать народ под пулеметы, когда мы пользуемся личной неприкосновенностью, - безусловно, немыслимо».
Не только трудовики и с.-д., но даже многие к.-д. недооценили угрожавшей опасности, и смягченное обращение было принято только после долгих сумбурных прений, и всего 124 против 53 голосов, при 101 воздержавшемся.
Воскресшая во времена Думы революционная печать (хотя и менее откровенная, чем в «дни свобод») - «Эхо», «Мысль», «Волна» и т. д. - осыпала к.-д. язвительными насмешками. Но и в смягченном виде думское обращение противополагало Думу, желающую «дать народу землю», правительству, которое в этом отказывает.
В долгой беседе государя с И. Л. Горемыкиным и министром внутренних дел П. А. Столыпиным роспуск Думы был окончательно решен. Петербургский градоначальник В. Ф. фон дер Лауниц заверил, что никаких серьезных волнений в столице это не вызовет.
Манифест о роспуске был подписан в воскресенье 9 июля. Здание Думы было закрыто и оцеплено войсками, чтобы депутаты не попытались оказать сопротивление, которое могло бы вызвать беспорядки. Эта мера застигла депутатов врасплох. Узнав о роспуске, многие члены Думы выехали в Выборг, за пределы досягаемости русской полиции, чтобы там обсудить, как следует дальше действовать.
Как раз накануне роспуска Думы - 7 июля - государь утвердил новую финляндскую конституцию и новый избирательный закон, основанный на всеобщем избирательном праве и пропорциональном представительстве: в Финляндии поэтому не было никакой склонности оказывать поддержку выступлениям против правительства.
Поздно вечером 9 июля бывшие члены Думы собрались в Выборге, в гостинице «Бельведер». Приехало 178 человек. По плану П. Н. Милюкова (который в самом заседании не присутствовал) была выдвинута идея обращения к народу с призывом к пассивному сопротивлению - неплатежу налогов, отказу идти на военную службу и непризнанию займов, заключенных правительством за период конфликта.
Этот проект встретил весьма энергичные протесты. Л. И. Петражицкий указывал, что такой шаг является неконституционным. М. Л. Герценштейн говорил, что такие средства борьбы противоречат убеждениям многих и не могут поэтому быть общими для всех. Другие отмечали, что русский бюджет построен гл. обр. на косвенных налогах (на что проф. Гредескул серьезно возразил: «надо указывать народу, чтобы он воздерживался от употребления казенного вина»). Польские депутаты прямо заявили: мы такого воззвания не можем подписать, так как нашего призыва бы послушались, и это вызвало бы кровопролитие…
Прения еще продолжались, когда в «Бельведер» прибыл выборгский губернатор и просил сократить заседание, чтобы не ставить автономию Финляндии в неловкое положение перед русской властью. Тогда большинством голосов воззвание было одобрено, и меньшинство, из товарищеской солидарности, также подписало его. Только кн. Г. Е. Львов на это не согласился. Поляки же издали свое особое воззвание; в нем говорилось, что они будут сообразоваться «с особыми условиями Царства Польского».
