Это покушение неожиданно для революционеров необычайно возвысило председателя Совета министров. Волна сочувствия к его горю и невольного уважения к его мужеству охватила равнодушные до тех пор круги. «Кто не боится смерти на своем посту, - писал А. С. Суворин, - тот и убитый, в открытом ли бою или подлой изменой, оставляет после себя пример для подражания живым. Да здравствует мужественная жизнь, господа, и да посрамятся трусы!»
«Такими средствами свобода не достигается, - писали «Русские Ведомости», орган московских к.-д. - Они смущают людей, поселяют в обществе настроение, которое на руку не друзьям свободы, а реакции».
13 августа революция отомстила одному из своих победителей: пятью выстрелами из револьвера на вокзале Новый Петергоф был убит генерал Г. А. Мин, который в октябре 1905 г. предотвратил кровопролитие в Петербурге, а в декабре нанес последний удар московскому восстанию. На государя эта смерть произвела очень тяжелое впечатление. Он сам приехал навестить семью покойного и на другой день присутствовал при выносе его тела.123
П. А. Столыпин по предложению государя переехал с семьею в Зимний дворец. Оттуда он с новой энергией принялся за проведение своей программы: революции - беспощадный отпор; стране - реформы.
25 августа в газетах появились одновременно два знаменательных документа: обширная программа намеченных правительством законодательных мер и закон о военно-полевых судах.
«Революция борется не из-за реформ, проведение которых почитает своей обязанностью и правительство, а из-за разрушения самой государственности, крушения монархии и введения социалистического строя», - говорилось в правительственном сообщении. Эти слова, бесспорно, соответствовали истине.
В перечень намеченных реформ входили: свобода вероисповеданий; неприкосновенность личности и гражданское равноправие; улучшение крестьянского землевладения; улучшение быта рабочих (государственное страхование); реформа местного самоуправления (мелкая земская единица); введение земства в Прибалтийском и в Западном крае; земское и городское самоуправление в царстве Польском; реформа местного суда; реформа средней и высшей школы; введение подоходного налога; объединение полиции и жандармерии и издание нового закона об исключительном положении. Упоминалось также об ускорении подготовки Церковного собора и о том, что будет рассмотрен вопрос, какие ограничения для евреев «как вселяющие лишь раздражение и явно отжившие» могут быть немедленно отменены.
Закон о военно-полевых судах - которому предшествовал длинный перечень террористических актов последнего времени - вводил в качестве временной меры особые суды из офицеров, ведшие только дела, где преступление было очевидным. Предание суду происходило в пределах суток после акта убийства или вооруженного грабежа; разбор дела мог длиться не более двух суток; приговор приводился в исполнение в 24 часа; между преступлением и карой проходило, таким образом, не более 3-4 дней. Это была суровая мера, но едва ли по существу она может считаться более жестокой, чем западно-европейские или американские суды, где преступник ждет казни долгие месяцы, если не годы.
Слева главное внимание обратили на военно-полевые суды и не находили достаточно резких слов для их осуждения. Справа высказывали недовольство программой реформ. «Русский Вестник» называл ее «Портсмутским договором», «капитуляцией перед врагом внутренним: и там, и здесь - уступка пол-Сахалина» (таковою «Р. В.» считал обещание отмены некоторых ограничений для евреев).
Иначе реагировал председатель Центрального комитета Союза 17 октября А. И. Гучков. «С особым удовольствием» отметив, что Столыпин не отказывается от своего плана реформ, Гучков заявил в печати, что закон о военно-полевых судах «является жестокой необходимостью. У нас идет междоусобная война, а законы войны всегда жестоки. Для победы над революционным движением такие меры необходимы. Может быть, в Баку резня была бы предотвращена, если бы военно-полевому суду предавали лиц, захваченных с оружием… Я глубоко верю в П. А. Столыпина».
Это заявление вызвало протесты со стороны некоторых членов Союза; Д. Н. Шипов, старый умеренный либерал славянофильского оттенка, «не выдержал» и ушел из партии. Но центральный комитет единогласно переизбрал Гучкова своим председателем, и известный историк проф. В. И. Герье горячо приветствовал выступление А. И. Гучкова.
«Я не только считаю политику репрессий по отношению к революционному движению совместимой с вполне либеральной, даже радикальной общей политикой, - писал А. И. Гучков в открытом письме кн. Е. Н. Трубецкому, - но я держусь мнения, что они тесно связаны между собой, ибо только подавление террора создает нормальные условия… Если общество отречется от союза с революцией, изолирует революцию, отнимет у нее общественные симпатии, рассеет мираж успеха - революция побеждена».
П. А. Столыпину удалось разорвать заколдованный круг. До этого времени проведение реформ неизменно сопровождалось общим ослаблением власти, а принятие суровых мер знаменовало собою отказ от преобразований. Теперь нашлось правительство, которое совмещало обе задачи власти; и нашлись широкие общественные круги, которые эту необходимость поняли. В этом была несомненная историческая заслуга А. И. Гучкова и Союза 17 октября. Те основатели Союза, которые не сумели отрешиться от старых интеллигентских предубеждений, ушли в «партию мирного обновления», которая так и осталась политическим клубом, не имевшим реального значения, тогда как октябристы стали серьезной политической силой как первая в русской жизни правительственная партия: в этом и было их значение, хотя формальной связи с властью у них не было.
Более правые партии смотрели с некоторой опаской на первые шаги П. А. Столыпина и зачастую резко их критиковали, но они не отказывались содействовать власти в борьбе с революционной смутой и не переходили в этот решающий момент на роль « оппозиции справа». В обществе обозначался определенный поворот. Он сказался прежде всего на выборах в земства: почти везде проходили «октябристы» и более правые, к.-д. теряли один уезд за другим. Многие дворянские собрания (в первую очередь - курское и московское) исключили из своей среды подписавших выборгское воззвание. На выборах в Петербургскую городскую думу (в ноябре) победили консервативные «стародумцы». Конечно, избирательное право было очень ограниченным. Но тот же состав избирателей в 1903 г. голосовал за «обновленцев». «Нужен немалый запас знаний и веры в правоту конституционной идеи, чтобы не передаться на сторону реакции», с грустью отмечал «Вестник Европы».124
Изменившееся настроение ярко проявилось на инциденте с английской делегацией. Группа членов английского парламента собиралась приехать «отдать визит» Гос. думе, приславшей в июле делегатов на междупарламентскую конференцию в Лондоне. (Участие в этой делегации, между прочим, спасло Ф. И. Родичева от судьбы «выборжцев»). Так как Дума была уже распущена, приезд делегации должен был превратиться в чествование Первой Думы - в чествование людей, привлеченных к суду за революционное воззвание к народу. («Как они (англичане) были бы недовольны, если бы от нас поехала депутация к ирландцам и пожелала тем успеха в борьбе», - писал государь императрице Марии Феодоровне).
Против приезда делегации начались протесты. Московская монархическая партия выступила первой, устроив 24 сентября большое собрание, принявшее резкую резолюцию против «вмешательства в русские дела». Вслед за нею выразили протест выборные ремесленного сословия. 29 сентября в том же смысле высказалась и Московская городская дума: большинством голосов октябристов и правых была принята резолюция, признававшая приезд делегации «политической демонстрацией, оскорбительной для нашего национального чувства». Даже петербургский совет профессоров согласился чествовать делегатов только большинством 20 против 17 голосов.
Английская печать - «Times», «Standard», «Daily Telegraph» и даже либеральная «Westminster Gazette» - стала называть проект поездки «прискорбной ошибкой» и «безумной затеей», а организаторов - «суетливыми ничтожествами». Один за другим делегаты стали отказываться, и поездка в конце концов была отменена.
Партия к.-д., собравшись в конце сентября на съезд в Гельсингфорсе, постановила фактически отказаться от «выборгского воззвания», не имевшего в стране ни малейшего успеха. Щадя самолюбие «выборжцев», съезд признал, что воззвание соответствовало моменту, что его «идею» следует распространять, но что в то же время съезд «не находит возможным рекомендовать немедленное, по необходимости частичное его применение». («Ящик с двойным дном, - писал об этой резолюции кн. Е. Н. Трубецкой, - есть выборгское воззвание - нет выборгского воззвания…»).
