Когда эхо прекратилось, рядом со мной уже стоял Проспер.
– Я отвезу ее домой, Тони.
Мой свояк-убийца нежно обнимает меня за плечи.
– Входит Ариэль в образе гарпии. И Просперо, невидимый, – сказала я. – Разве я не точно помню ремарки? – Я щелкнула пальцами. – Какая жалость, вы все еще здесь.
Последнее, что я заметила, когда Проспер выводил меня из сада, был Ашок. Этот самый загадочный член «Фонда Тилака». Как он, должно быть, смеялся, когда я приходила к нему за советом.
10
– Стесненные обстоятельства, Проспер? – спросила я, когда он сел в свой старенький «амбассадор» на место водителя. – В Индии ведь у всех есть шоферы.
Он включил зажигание и выехал на дорогу.
– Я проклинаю себя за то, что не поверил вашей сестре. Все это время ее так беспокоило состояние вашего здоровья. Она пересказала мне обвинения, которыми вы бросались в больнице, и я по недомыслию объяснил их последствиями того случая с «гунда». Но ситуация на самом деле гораздо серьезнее. – Брызги грязи попали на ветровое стекло, и несколько мгновений мы ехали вслепую. – К несчастью, сегодня вечером у меня нет времени везти вас к врачу, а это был бы, несомненно, наилучший выход. Я должен вернуться к Тони. – Он бросил взгляд на меня. – Я отвезу вас к нам домой.
– Не возражаю. Давно хотела посмотреть, как поживает моя младшая сестренка.
Мы остановились перед их домом.
– Миранда сейчас уже, наверное, спит, – сказал Проспер. – Я не хочу, чтобы вы ее будили. Возможно, завтра она сможет вернуть вам толику здравого смысла. Хотя мне почему-то кажется, что в данном случае семья вряд ли как-то сможет вам помочь. Вы нуждаетесь в профессиональной помощи.
Непроизнесенным осталось: «Так же, как и ваша мать».
– А может быть, мне удастся вернуть ей толику здравого смысла.
Его губы сжались.
– Это должно когда-нибудь кончиться, Розалинда. Я терпел жуткие сплетни, распространяемые вами обо мне по Бомбею, с момента вашего приезда сюда. Исключительно из-за вашей принадлежности к нашей семье и из-за того психического состояния, в котором вы, вне всякого сомнения, находитесь. Но я не намерен и долее выслушивать ваш бред и ни на чем не основанные обвинения.
– Вам нужны основания? – Я едва смогла выговорить этот вопрос. – Давайте будем говорить напрямик. Вы ждете от меня доказательств того, что это сделали вы? Вы ошиблись страной, Проспер: Кафка жил в Австрии. Но если вам нужны основания, не беспокойтесь, у меня есть доказательства.
– Вот как? И доказательства чего?
– Я бросила ту фотографию, на которой изображены вы, Сами и Майя, рядом с размазанной физиономией Эйкрса в отеле «Рама». И засняла все это крупным планом. – Мне хотелось просто вывести его из себя так же, как он выводил меня. – Материалы очень скоро поступят в газеты и журналы кино вместе со всей другой информацией, которой я располагаю. Конечно, это вряд ли подойдет в качестве вещественных доказательств для полиции, но мне не терпится узнать, что из этих материалов сотворят люди, подобные Шоме Кумар.
Пару минут мы сидели и прислушивались к дыханию друг друга.
Затем заговорил Проспер, и его голос звучал столь же тепло и многообещающе, как хорошо смазанный ствол винтовки:
– Вне всякого сомнения, вы пойдете на все, что, по вашему мнению, может испортить мою репутацию, Розалинда. Но должен предупредить вас, что в наибольшей мере от ваших действий пострадает ваша же собственная единственная сестра, которая в течение нескольких последних дней очень переживала из-за вас, и это привело к тому, что врачами ей рекомендован строжайший постельный режим и они опасаются, что она может потерять ребенка. Ребенка, который мог бы стать вашим единственным племянником. Так же, как и моим единственным сыном.
После этого всю дорогу до их квартиры мы оба вели себя безупречно. В коридоре я слегка постучала пальцем по рамкам картин. Но мы оба знали, кто контролирует ситуацию.
– Я просто хочу проверить, не высохла ли еще позолота, – объяснила я.
– Пожалуйста, не говорите так громко, – попросил он.
Проспер провел меня в глубь квартиры, в обширную, светлую комнату, в которой, как в капсуле, законсервировано прошлое Индии. Стены увешаны полками со статуэтками, редкими книгами и миниатюрами эпохи Великих Моголов, коллекциями золотых монет и медалей в рамочках, сотнями подобных мелких драгоценностей из камня и бронзы.
– Вот и прекрасно, – сказала я. – Здесь и книжки кое-какие есть. Недостатка в чтиве не будет.
* * *
«Богадельня», какое удачное название для этого места: прибежище для тех, кто не вписывается в рамки или не может более «исполнять свой долг перед обществом».
Когда я в последний раз видела мать, ее на несколько месяцев выписали из клиники. Еще одна восхитительная уловка правительства, призванная сэкономить деньги налогоплательщиков. Они обозвали это «предоставлением больному возможности общения с внешним миром». Как будто этому самому «внешнему миру» в его повседневной рутине недоставало только общения с шизофрениками и страдающими маниакально-депрессивным синдромом.
Единственное, в чем нуждалась моя мать, так только во внимании. Но внезапно не оказалось никого, кто был готов внимательно выслушивать ее рассказы. Вместо этого ей приходилось каждую пятницу наведываться в клинику и получать там набор разноцветных таблеток. Семь таблеток в неделю в течение семи недель, семь минут на пациента – вот к чему сводилась вся врачебная консультация.
П. Каллаган? Галочка поставлена.
Р. Джонстон? Галочка...
Дж. Пейтон? Галочка...
Дж. Пейтон?..
Джессика Ирвин Пейтон – в ее имени не осталось никаких следов индийского происхождения – в ту февральскую пятницу 1986 года так и не забрала своих таблеток. Консультант готов был поклясться в этом при проведении вскрытия.
Я увидела в окно, что снова начался дождь. Через некоторое время огни на пляже Чоупатти скрылись в тумане. Я закрыла глаза. Попыталась вспомнить, что Ашок говорил много лет назад о западной музыке, о том, что она практически всегда завершается кульминационным крещендо. «А у нас есть рага, набор нот, запись мелодии, которая может меняться в зависимости от направления ветра. И наши музыканты играют на ситаре, а мелодия, исполняемая на нем, всегда заканчивается вопросительной интонацией».
Он говорил, что попытаться записать музыку, исполняемую на ситаре, все равно что пытаться составить карту моря. Мы ставим черную точку на миллиметровой бумаге и полагаем, что, обозначив таким образом явление, овладели им. Он в нашей власти, этот участок твердой почвы на карте. Мы можем наблюдать за его эрозией, вычерчивать кривую его упадка и распада. Но звук живет и движется под этим обозначением, он всегда другой, и его невозможно поймать. Точка на карте, скажем, с широтой 15° и долготой 60°, где-то в Индийском океане, там, где начинается муссон. Есть ли что-то индивидуальное в этом участке мирового океана? Его волны рассеиваются в морской безбрежности, или же огибают планету в своих странствиях, или так и остаются в одном месте частью более обширной и более упорядоченной структуры? Каким образом волна меняется, делаясь из спокойной бурной?
Когда моя мать упала за борт, перейдя черту между способностью и неспособностью владеть собой? Виновата ли в этом Индия? Я знаю, что у отца возник интерес к проблеме хаоса вскоре после того, как он ее встретил. Он стал собирать работы Лоренца «Нерегулярность как фундаментальная особенность атмосферы», Суинни «Возникновение турбулентности в жидкости в ходе вращения», Томпсона «Граница между спокойствием и катастрофой».
– У тебя же есть всякие инструменты и компьютеры, – сказала я как-то отцу. – Почему же ты не можешь точно предсказать, когда начнется муссон?
Он пристально всматривался в даль, слегка прищурившись, словно там, далеко на горизонте, скрывалось какое-то уравнение, которое он никак не мог рассмотреть.
– Если бы мы в точности знали закон природы и ситуацию во вселенной в начальный момент, то в точности смогли бы предсказать и ситуацию в каждый следующий момент. – Он провел пальцем по свежей ране у меня на руке. – Но часто так происходит, что незначительная ошибка в оценке исходных условий приводит к катастрофической ошибке в оценке конечного феномена. В случае с турбулентностью, боюсь, любое предсказание весьма проблематично.
Тогда я не знала, что отец цитировал математика XIX столетия Анри Пуанкаре, одного из первых ученых, заинтересовавшихся проблемой хаоса. Мы обсуждали непостоянство муссона, но, возможно, подразумевали и непредсказуемость поведения моей матери. Эти беседы научили меня тому, что идея абсолютного порядка чужда нестандартной стороне этого мира.
