и ярость просятся наружу, и я уже просто не могу остановиться.
Мужик валяется на земле, а я продолжаю обрушивать на него жестокие удары ногами, превращая в кровавое месиво. С каждой новой атакой на его заплывшее жиром тело из груди вырываются крики скопившейся за три года боли и отчаяния. Нас окружают прохожие, они что-то кричат, кто-то снимает нас на телефоны, а я продолжаю жестоко избивать ногами этого мужчину, пока сквозь толпу зевак не прорываются полицейские.
Один из них сбивает меня с ног и валит на тротуар лицом в асфальт. Я сильно бьюсь головой о твердую землю, но даже этот удар не приводит меня в чувство. Ярость остается невыплеснутой, и я сжимаю в кулаки заломленные за спину руки, чтобы не накинуться на полицейского.
— Вы арестованы. — Он прижимает меня к асфальту коленом. — Вы имеете право хранить молчание. Всё, что вы скажете, может и будет использовано против вас в суде. Вы имеете право на адвоката. Если вы не можете оплатить услуги адвоката, он будет предоставлен вам государством. Вам понятны ваши права, сэр?
Я смотрю на неподвижное бездыханное тело и растекшуюся под ним огромную кровавую лужу, а затем поднимаю глаза выше и встречаюсь взглядом с Ней. И в момент, когда на моих запястьях щелкают наручники, Она заливисто смеется.
Глава 60. Камера
— Вы имеете право на один телефонный звонок, сэр, — уведомляет меня в полицейском участке сотрудник в форме. — Также вы имеете право не свидетельствовать против самого себя и давать показания только в присутствии адвоката. Если у вас нет денег на адвоката, он будет предоставлен вам государством.
Я сижу в наручниках напротив полицейского в его кабинете. Чувствую, как по щеке скатывается капелька крови из-за ссадины от столкновения лица с асфальтом. Медпомощь мне никто не предлагает.
— Я могу позвонить в другую страну?
— Нет, сэр. Вы имеете право на звонок только родственникам первой линии и только на территории США. Разговор должен проходить на английском языке, по громкой связи и в присутствии сотрудников полиции.
— Я из России. Мои родственники первой линии находятся там.
— Я сожалею, сэр, но в Россию позвонить невозможно.
— Давайте вашего государственного адвоката, — обреченно соглашаюсь.
Меня помещают в камеру к каким-то бомжам и наркоманам. Я опускаюсь на бетонный пол и приваливаюсь спиной к стене. Голова раскалывается, и я прикрываю веки.
Минувшие события проносятся в голове, словно страшный фильм. Гештальт-терапия миссис Донован давно пошла через одно место, и я вернулся к прежнему образу жизни. Злость и раздражение всегда со мной. Срываюсь на знакомых, ввязываюсь в потасовки, но сегодня мне сорвало крышу капитально.
Я его убил?
Черт его знает. Кажется, он совсем не двигался.
Что меня теперь ждет? Двадцать лет тюрьмы? Тридцать? Удивительно, но у меня нет страха перед своим будущим. Инстинкт самосохранения напрочь отсутствует. Страх тоже. Может, тюрьма не самый плохой выход из моей ситуации. Ведь там совершенно точно не будет Наташи.
Родителей жалко только. Не знаю, как они это переживут. И Миша с Ирой… Я подвел всю семью. А Наташа… Наташа даже никогда не узнает, что со мной случилось. Оно и к лучшему. Она полюбила другого парня, который сделал ее счастливой. Ей незачем меня вспоминать.
Наверное, проходит пара часов прежде, чем я слышу свое имя.
— Алексей Самойлов, — объявляет громкий бас.
Медленно разлепляю веки и вижу за решеткой полицейского, а рядом с ним мужчину в костюме.
— Я, — подаю голос.
— Прибыл ваш адвокат.
Медленно поднимаюсь на затекшие ноги. Пока в решетке поворачивается замок, пошатываясь, добредаю до нее. Выделенный мне государством адвокат протягивает руку, которую я неуверенно жму. Нас ведут в комнату для переговоров, где я остаюсь наедине с мужчиной.
— Меня зовут Ричард Брэндсон, я буду представлять ваши интересы в суде.
На нем дешевый потертый костюм, трехдневная щетина, а через стол, за которым мы сидим, до меня доносится запах перегара. Адвокат, предоставленный государством, не может быть высококвалифицированным специалистом.
— У меня к вам будет только одна просьба.
— Какая?
— Позвонить в Россию по номеру телефона, который я вам назову, и сообщить, что я нахожусь в тюрьме.
На лице адвоката проскальзывает тень удивления.
— Я из России, — поясняю. — Я должен сообщить родителям о случившемся, но право на один звонок не распространяется на звонки за границу.
— Да, конечно. По какому номеру звонить? Ваши родные говорят по-английски?
— Мой отец прекрасно говорит по-английски.
Я диктую папин номер телефона, который знаю наизусть, и отказываюсь давать какие-либо показания, воспользовавшись правом не свидетельствовать против самого себя.
Я провожу в камере с бомжами и наркоманами еще несколько часов. Кто-то из них пытается завязать со мной разговор, но я даже не разлепляю веки. Периодически к решетке подходит полицейский, называет чье-то имя и уводит человека. Если он не вернулся обратно в камеру, значит, вышел под залог до суда. Иногда камера открывается еще и для того, чтобы впустить сюда кого-то нового.
— Алексей Самойлов, — наконец-то называют и мое имя. — Прибыл ваш адвокат.
Поднимаюсь на ноги и подхожу к открывающейся решетке. Теперь передо мной совсем другой человек. С дорогими «Ролексами» на запястье, в туфлях за несколько тысяч долларов и идеально отпаренном костюме.
— Брайан Смит, — протягивает мне ладонь для рукопожатия. — Меня прислал ваш отец. Он уже вылетел в Нью-Йорк ближайшим рейсом.
Несколько лет назад папа открыл в Вашингтоне подразделение своей адвокатской фирмы. Брайан Смит — ее старший партнер. Я честно рассказываю ему все, как было: избил прохожего на улице за оскорбление в адрес девушки из рекламы купальников. Но я не говорю, что был близко знаком с этой девушкой.
— Он не умер, — сообщает мне Смит. — Получил телесные повреждения, потерял сознание, но жив. Мужчину госпитализировали в больницу, но как только он пришел
