Скабичевскій въ доказательство того, что аскетизмъ есть болѣзнь, сопоставляетъ проявленія его съ приступами пьянства у запойныхъ пьяницъ, которые или чувствуютъ отвращеніе къ вину или же непреодолимое влеченіе къ нему, a аскеты періодически переходятъ отъ духовныхъ экстазовъ къ чувственнымъ и наоборотъ. Представленія объ аскетизмѣ у Скабичевскаго не вѣрны. Аскетизмъ (отъ άσκεω – упражняю) предполагаетъ co стороны человѣка самодѣятельность, направленную къ достиженію какой-либо, имъ самимъ намѣченной, цѣли. Аскетизмъ – упражненіе: a всякое упражненіе предполагаетъ волю и сознательное отношеніе къ дѣлу. Между тѣмъ увлеченіе чѣмъ нибудь, a потомъ отрицаніе чего-нибудь вовсе не носитъ характера сознательности, самодѣятельности, a совершается помимо воли человѣка, какъ то само собою. Напр. появленіе внезапно радости, или позывъ къ вину. Человѣкъ въ данномъ случаѣ сознаетъ только присутствіе въ себѣ извѣстнаго настроенія, a образованія его онъ не знаетъ и измѣнить его, пока оно само не пройдетъ, не властенъ.
Напротивъ, аскетъ, если отказывается отъ извѣстныхъ прйвычекъ и склонностей, то не потому только, что ему почему-то такъ хочется, a потому, что его сознанію предносится иной лучшій міръ, другой порядокъ жизни. Отсюда и дѣйствія его проистекаютъ изъ опредѣленныхъ и продуманныхъ данныхъ, носящихъ на себѣ характеръ полной сознательности и свободы (стр. 487).
Аскеты, якобы, пытаясь дать мѣсто въ своей жизни однимъ духовнымъ стремленіямъ, тѣмъ самымъ идутъ противъ природы и совершенно истощаютъ свою нервную систему. – Это невѣрно. Каждый нервъ требуетъ для себя дѣятельности, только въ той мѣрѣ, въ какой это необходимо для общаго направленія дѣятельности организма. Такъ, у вора при видѣ часовъ вся почти нервная дѣятельность направляется на то, чтобы украсть ихъ, a у честнаго человѣка происходятъ при этомъ совершенно другіе нервные процессы. Въ ихъ дѣйствіяхъ выражаются только различныя ихъ настроенія, сообразно съ которыми приведены были въ дѣйствіе тѣ или другіе нервы, но нельзя утверждать, что природа нервовъ обоихъ принуждаетъ къ различнымъ дѣйствіямъ (стр. 488). Далѣе, аскеты, разнообразя свои аскетическіе подвиги (тѣлесн. труды, писаніе сочиненій, напр. св. Сим. Дивн. и пр.), отдавались, такимъ образомъ, высшимъ аскетическимъ духовнымъ стремленіямъ не въ ущербъ соотвѣтствующимъ этимъ стремленіямъ нервамъ и не въ пользу тѣмъ, которые управляютъ плотскими влеченіями. Они физической жизни придавали такой порядокъ, въ которомъ видѣлась бы жизнь Божія, а не плотская животная. Тѣлесный трудъ у аскетовъ являлся тогда, когда, какъ говоритъ преосв. Ѳеофанъ, утомлялась душа. Итакъ, аскеты разнообразили свои духовные труды и имъ не нужно было прибѣгать къ удовлетворенію плотскихъ потребностей, что долженъ дѣлать, по мнѣнію г. Скабичевскаго, нормальный человѣкъ, когда даютъ знать о себѣ нервы, управляющіе плотскими влеченіями. Впрочемъ, дѣленіе нервовъ на духовные и плотскіе неудобно. Нервы кромѣ того сами по себѣ не служатъ причиной господства въ человѣкѣ высшихъ или низшихъ потребностей, а напротивъ, такое или иное употребленіе нервовъ служитъ человѣку средствомъ для удовлетворенія господствующей въ немъ потребности. Такъ, у человѣка высоконравственнаго половая потребность занимаетъ самое скромное мѣсто и не требуетъ чрезвычайныхъ и постоянныхъ расходовъ энергіи, а у человѣка противоположнаго настроенія – наоборотъ; но это вовсе не значитъ, что служащіе половой потребности нервы у обоихъ людей различны; это свидѣтельствуетъ только о различіи ихъ склонностей и происходящемъ отсюда различіи въ распредѣленіи энергіи (стр. 491).
Представляя дѣло такъ, мы ясно можемъ видѣть слѣдующее: для человѣка, предающагося аскетической дѣятельности изъ любви къ Богу и ближнимъ, возможны 2 пути: добра и зла, плоти и духа. Въ его сознаніи является признаніе того, что истиннымъ долженъ быть путь добра. Основаніемъ этому служитъ ему такое или иное міросозерцаніе, – религіозное или философское. У него, смотря по силѣ убѣжденія, является извѣстное сильное устремленіе въ извѣстную сторону. Соотвѣтственно характеру устремленія извѣстные нервы и въ извѣстномъ порядкѣ подвергаются особенно усиленной дѣятельности, а другіе – менѣе или совсѣмъ не привлекаются. Это дѣлается не вдругъ, такъ какъ привычка беретъ свое, и вотъ задачею человѣка служитъ противостать этой привычкѣ, начать борьбу съ прежними воззрѣніями и жизнью, чтобы дать мѣсто новому, лучшему порядку жизни. Въ этомъ смыслъ аскетизма. Онъ, по необходимости, сопровождается, особенно въ началѣ, борьбою въ человѣкѣ двухъ началъ: стараго и новаго. И если человѣкъ твердо проникнутъ новыми началами, то иногда ему удается довести борьбу до конца, уничтожить въ себѣ наклонность къ прежнему порядку жизни и дать мѣсто новому, лучшему. Извѣстно о св. Симеонѣ юродивомъ, что онъ умертвилъ въ себѣ даже похоть плоти и среди нагихъ женщинъ чувствовалъ себя невозмутимо. Но онъ долго боролся съ нею. Въ самомъ дѣлѣ человѣку естественно бороться здѣсь на землѣ во имя другого порядка жизни, во имя Христова ученія, объ отверженіи себя, распятіи плоти, служеніи ближнимъ, чтобы уничтожить ветхаго человѣка и образовать новаго, и борьба эта не безполезна: человѣку-христіанину дается прямое, непосредственное удостовѣреніе реальности другого міра, во имя котораго онъ долженъ презрѣть настоящій и непосредственное сознаніе превосходства того міра, внушается необходимость стремиться къ нему и, наконецъ, дается помощь для борьбы" (стр. 492 и 493).
Мнѣніе Скабичевскаго объ аскетизмѣ не ново. Еще въ 1897 г. В. Розановъ въ одномъ изъ фельетоновъ „Новаго Времени" подъ заглавіемъ: „смыслъ аскетизма" высказалъ тѣ соображенія, которыя и повторилъ Скабичевскій. Такъ, В. Розановъ начало аскетическихъ стремленій видитъ въ безуміяхъ плотской любви, въ богатствѣ темперамента, понимаемаго имъ въ смыслѣ половыхъ излишествъ. – Чувственное влеченіе, говоритъ онъ, есть нѣчто положительное выраженіе не только внѣшней красоты, но и внутренняго достоинства специфической религіозной высоты и значительности". Въ этомъ именно чувственномъ влеченіи, которое „необдуманно вздумали грязнить теперь въ человѣкѣ, отметать въ немъ, порицать, какъ животное, какъ нѣкоторую грязь, нечистоту его природы", – по мнѣнію г. Розанова, дано объясненіе всего великаго въ человѣчествѣ. „Геній и молитва, наравнѣ съ благоуханіемъ цвѣтовъ лучатся оттуда же, говоритъ онъ, откуда нисходитъ на землю быть можетъ лучшее, чѣмъ самая молитва, самый геній – живое человѣческое дитя". Здѣсь же и объясненіе монашества и аскетизма. „Здѣсь, въ аскетизмѣ, лучится собственно плоть же, многоочитая, исполненная очей плоть". „Кстати и исторически аскетизмъ возникъ именно въ тѣхъ странахъ и городахъ, гдѣ процвѣтали чувственныя вакханаліи. Земля почти полуденнаго солнца, отъ зноя почернѣвшая – она первая открыла и мелодію молитвы и познала сладость отреченія… Вотъ вамъ объясненіе аскетическихъ феноменовъ, какъ Амвросій Оптинскій, этой высшей, дѣятельной героической любви, неустающаго подвига, вотъ вамъ объясненіе Iоанны д'Аркъ" и т. д. Совершенно вѣрно, говоритъ Сменцовскій, что богатство темперамента, или, точнѣе, полнота дарованій есть условіе если не всего, то очень много великаго, что совершается въ мірѣ. Но это богатство темперамента выражается не въ половыхъ излишествахъ, не въ чувственности, неукротимой и бурной, а въ величіи ума, воспріимчивости сердца и энергіи воли. Христіанство не признаетъ, и наука, при всѣхъ своихъ усиліяхъ, не можетъ доказать и не докажетъ того единства физическихъ и психическихъ силъ человѣка, которое бы дозволяло во всѣхъ случаяхъ утверждать: „въ здравомъ тѣлѣ – здравый духъ". Напротивъ, чуть-ли не на каждомъ шагу мы видимъ, что „духъ бываетъ бодръ, а плоть немощна" [MCL]. Почему это? потому, что взаимоотношеніе, которое существуетъ между душею и тѣломъ человѣка, не исключаетъ между ими и той борьбы, о которой говоритъ апостолъ: „плоть противовоюетъ на духа, духъ же на плоть; сія другъ другу противятся" [MCLI]. Христіанство понимаетъ этотъ разладъ, какъ противорѣчіе между разумной и эгоистической волей самаго человѣка, первоначальное отношеніе котораго къ своему Творцу нарушено; въ этомъ заключается основное и главное препятствіе, которое слѣдуетъ устранить, чтобы человѣку можно было достигнуть внутренняго мира съ самимъ собою. Съ пришествіемъ Христа Спасителя на землю пала преграда, отдѣляющая людей отъ Бога. – Уничтоженъ грѣхъ и насаждено сѣмя новой жизни. Но въ человѣкѣ осталась, какъ слѣдствіе грѣха, удобопреклонность къ злу, и внутренній разладъ съ самимъ собою, если и не въ такой мѣрѣ, какъ прежде, ощущается и искупленнымъ человѣкомъ. И если этотъ великій разладъ между „закономъ ума" и грѣховнымъ „закономъ плоти" тяжело испыталъ на себѣ самъ первоверховный апостолъ, если онъ въ мукахъ внутренней борьбы съ самимъ собою воскликнулъ: „бѣдный я человѣкъ! кто избавитъ меня отъ сего тѣла смерти" [MCLII], то будемъ ли отрицать его мы, ничтожные и слабые люди? Здѣсь-то въ этомъ постоянно ощущаемомъ разладѣ человѣка съ самимъ собою, и нигдѣ инуду [86], получаютъ начало аскетическія стремленія человѣка къ преодолѣнію похоти плоти, похоти очей и болѣе духовныхъ страстей – эгоизма и гордости. Путемъ аскетическихъ подвиговъ, путемъ непрерывнаго поста, и молитвъ, человѣкъ стремится воспитать себя въ цѣльный и совершенный характеръ, создать въ душѣ своей то небесное царство, которое принесъ на землю Христосъ, отдаетъ Ему всю свою душу, всю свою крѣпость и силу, всѣ свои мысли и чувства, каждый вздохъ сердца, каждое даже ничтожное движеніе воли, дабы быть едино съ Нимъ, „единый духъ, единое сраствореніе, единый умъ" [MCLIII].
