Самолет поспешно вырвался из этой трехслойной грозовой круговерти, и на сердце у меня полегчало. Все-таки морем плыть приятнее, и там почему-то не думается, даже в сильную качку, что под килем — страшная глубина Атлантики. На самолете же в голову все время лезут несуразные мысли: «Высота полета — девять километров, а вот с корабля до дна океана всего три-четыре…»
Белоснежная красавица Гавана встретила нас радостным солнечным пейзажем, хотя поясок на ней был затянут до предела. Улицы пусты: ни магазинов, ни палаток, ни торговцев. Как раз в те годы Фидель Кастро запретил частникам торговать даже устрицами на лотках, а детям выдавалось по продуктовым карточкам не больше пяти апельсинов в неделю. Зато крепок был дух у революционных «барбудос», хотя в отеле «Абана Либре» (бывшем «Хилтон») делегаты конгресса питались не одним святым духом.
Столы в ресторане проседали от тяжелых блюд с морскими и мясными яствами, от массивных ваз с тропическими фруктами. Даже мне, привыкшей к перепадам социальной температуры, такой пир Валтасара хотя и был, увы, приятен, но казался кощунственным.
В роскошном отеле «Абана Либре», поднимаясь в зал заседаний на медленно ползущем вверх лифте, я познакомилась с Хулио Кортасаром.
Мне уже было известно его имя, ибо он принадлежал к тем латиноамериканским писателям-магам, которые удивили литературный мир своим искусством соединять сказочное волшебство с обыденной жизнью. С этим магическим реализмом меня познакомил кудесник-индеец Астуриас. Аргентинец Кортасар был его младшим коллегой, я слышала о нем, но до тех пор не читала и не видела.
И вот теперь мы стояли друг напротив друга в кабине лифта. Я знала, что ему должно быть больше пятидесяти лет, и никак не ожидала увидеть этакого долговязого юнца в джинсовых брюках и спортивной куртке, рукава которой казались коротковатыми для его длинных рук. Круглое безбородое и в веснушках лицо, широко расставленные зеленые глаза под густыми бровями, сходящимися на переносице; чуть ироничный взгляд и легкая усмешка, открывающая белые со щербинкой зубы. Просто не верилось, что за этой ясноглазой и простодушной внешностью кроются глубины фантастических вымыслов и способность передать тончайшие движения человеческой души. Вскоре, однако, я в этом убедилась.
В лифте я успела сказать Кортасару, что была в Аргентине и люблю аргентинскую литературу, а когда мы вышли на этаже зала заседаний, он дал мне тонкую книжицу, на которой написал свое имя и парижский адрес с просьбой написать о ее судьбе в России: «Кортасар, 9, Плас дю Женераль Боре, Парис, XV».
Это и был его великолепный рассказ «Преследователь», который упрочил славу Кортасара как рассказчика за рубежом, а у нас, по сути, дела открыл его читателям после того, как был опубликован в № 1 «Иностранки» за 71-й год. До этой вещи были на русском языке где-то опубликованы один или два его ранних рассказа, но в России Кортасара «раскусили» именно после публикации этой его вещи. Писатель был бы доволен судьбой своего «Преследователя» и многих других своих новелл, которые много лет подряд издавались и переиздавались в сериях «Классики ХХ века». Сообщить ему об этом не удалось: он уехал из Парижа, а в начале 80-х умер.
Большой рассказ «Преследователь» посвящен популярному в свое время джазмену Чарли Паркеру, послужившему прообразом героя — талантливого темнокожего саксофониста, который не в музыке, а через посредство музыки пытается найти смысл жизни.
Кортасар сам был влюблен в джаз. По свидетельству его парижских друзей, он на долгие часы запирался в комнате и, импровизируя на саксофоне, тоже искал неуловимую свободу духа и старался разглядеть в жизни то, чего не дано увидеть нам. Эта же тема отражена в его психологичных полуфантастичных новеллах «Слюни дьявола» и «Менады», которые позже я тоже перевела на русский язык.
Надо сказать, что проза Хулио Кортасара очень музыкальна. На Гаванском конгрессе мне удалось записать несколько фраз, раскрывающих секреты его творчества, например: «Я чувствую, что смысл рассказа, его воздействие на читателей достигается теми же самыми средствами, которые наделяют силой и поэзию, и джазовую музыку. Это — внутреннее напряжение, ритм, пульсация». Не зря критика называет его прозу не только «праздником интеллекта», но и «праздником слова».
После перевода произведений Астуриаса я почувствовала особый вкус к подчеркнуто музыкальной прозе, если не к верлибру, и попыталась найти нечто подобное у Кортасара, поскольку он — автор ряда стихотворений. Я долго искала и нашла. Это оказалась его оригинальная драматическая поэма (или поэтическая драма) «Цари». Она каким-то образом оставалась вне поля зрения переводчиков, но стоит того, чтобы сказать о ней несколько слов.
Драма написана в 1949 году, когда молодой аргентинец Кортасар был что называется диссидентом и, как мог, протестовал против авторитарного правления президента Хуана Доминго Перона. Поэтому в драме «Цари», написанной на древнегреческий сюжет о человеке-быке Минотавре, автор создал свой, неожиданно новый образ мифологического Минотавра, — сделал его главным положительным героем и противопоставил тиранам Миносу и Тезею.
Для небольшой иллюстрации музыкального стиля этой драмы, передающего ритмику древнего мифа, приведу фрагмент (в своем переводе) из той сцены, где Ариадна, дочь царя Миноса, только что проводила в подземный лабиринт своего жениха, Тезея, дав ему в руки путеводную нить, чтобы он нашел и убил мятежного Минотавра. Но, вопреки всему, Ариадна любит Минотавра, этого человека-быка и к тому же сына ее родной матери Пасифаи.
Пока Тезей добирается по лабиринту до цели, Ариадна, держа в руках разматывающийся клубок, вслух думает о Минотавре и о своей запретной любви:
В туманной мгле и хладе лабиринта его чело, наверно, кажется еще красней, еще багровей в полумраке, где, словно два серпа луны враждебных, светятся его белёсые рога. Как и тогда, в тиши лугов, по юности своей многострадальной, должно быть, бродит он один, скрестивши руки на груди, и лишь мычит и стонет тихо…
Мне чудится иль нет?.. Из лабиринта, как из преисподней, слышится бой барабана приглушенный. Шаги и крики, отзвуки борьбы — вот все слилось там воедино, как моря шум тяжелый и звенящий. Одна лишь я всю правду знаю о себе, все знаю я!
О страх, сложи свои трепещущие крылья и уступи моей любови сокровенной, не обжигай ей перья пламенем сомнений! О, уступи моя боязнь моей любови тайной! Приди, мой брат возлюбленный! Явись из пропасти, которую я не посмела одолеть, возникни из пучины, которую моя любовь теперь преодолела! Очнись, схвати ту нить, что держит царский сын Тезей! Багровый, обнаженный и омытый кровью, явись на свет, приди ко мне, сын Пасифаи, матери моей. Ее, царицы, дочь, я жажду бычьих губ твоих, шуршащих речью…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
