ты их называешь, — много ли их? — встревоженным шепотом спросил он.
— На этот вопрос, Лука, я смогу ответить через некоторое время, — отвечал священник. — А пока довольно того, что тебе известно все, о чем я обещал тебе сообщить в начале беседы. Теперь ты знаешь, что если я желаю этого брака, то лишь по побуждениям, совершенно не связанным с корыстью. Если завтра все богатства, которые обманом отняли у Церкви предки Фабио, вернутся Церкви, ни единого гроша из них не попадет ко мне в карман. Я бедный священник и останусь таким до конца своих дней. Вы, мирские воины, бейтесь за свое жалованье, а я воин Церкви и буду биться за свои цели.
С этими словами он резко отвернулся обратно к статуэтке и отказывался продолжать разговор и отвлекаться от своего занятия, пока не снял гипсовую форму и не разложил бережно все части, из которых она состояла. После этого он извлек из ящика своего верстака бювар и, достав оттуда листок бумаги, написал на нем следующие слова: «Приходи завтра в мастерскую. Фабио будет с нами, а Нанина сюда больше не вернется».
Подписываться он не стал, запечатал листок и адресовал «донне Маддалене», после чего взял шляпу и вручил записку брату.
— Сделай одолжение, передай это моей племяннице, — попросил он.
— Скажи мне, Рокко, — произнес Лука, задумчиво вертя записку в пальцах, — как ты думаешь, Маддалена сумеет окрутить Фабио?
— Ты опять выражаешься грубо, брат!
— Да ну их, мои выражения. Такое может быть?
— Да, Лука, такое может быть.
Священник дружески помахал брату и вышел.
Глава III
Из мастерской патер Рокко направился прямо к себе — его квартира находилась возле церкви, где он служил. Открыв секретер в своем кабинете, он достал из ящика горсть мелких серебряных монет, сверился с записями на грифельной доске, где значилось несколько имен и адресов, вооружился дорожной чернильницей и несколькими листками бумаги и вышел снова.
Он направился в беднейший из окрестных кварталов, и когда он входил в самые убогие лачуги, их обитатели встречали его с радостью и глубоким уважением. Особенно женщины — они целовали ему руки с почтением, какого не удостоили бы и величайших коронованных особ Европы. Он же в ответ разговаривал с ними легко и откровенно, словно с равными, охотно присаживался на края грязных кроватей и шаткие скамьи и распределял свои скромные денежные подарки с таким видом, будто выплачивал долг, а не подавал милостыню. Если ему случалось застать в доме больного, он доставал чернильницу и бумагу и писал рецепты простых снадобий, которые можно было составить из аптечных запасов ближайшего монастыря, — в те дни монастыри служили той же милосердной цели, что и современные больницы для бедных. Раздав все деньги и сделав все намеченные визиты, патер покинул бедный квартал в сопровождении целой свиты восторженных почитателей. Женщины снова целовали ему руки, а мужчины сняли шляпы, когда он обернулся и, дружески помахав им, распрощался.
Оставшись один, патер Рокко направился в сторону Кампо-Санто и, очутившись у дома, где жила Нанина, несколько минут задумчиво прогуливался возле него туда-сюда. Наконец он поднялся по крутой лестнице в комнату сестер и обнаружил, что дверь открыта. Патер осторожно толкнул ее и увидел Ла Бьонделлу — та сидела, повернув хорошенькую белокурую головку в профиль к нему, и ужинала виноградом с хлебом. В дальнем углу комнаты, весь настороженный, сидел Скарамучча — он, очевидно, ждал, когда девочка бросит ему кусочек хлеба, и разинул пасть, готовый поймать угощение. Чем занимается старшая из сестер, патер не успел заметить, поскольку, стоило ему показаться на пороге, пес залаял, и Нанина поспешила к двери узнать, что за нежданный гость к ним пожаловал. Священник лишь разглядел, что она при виде его от смущения утратила дар речи. Первой заговорила Ла Бьонделла.
— Спасибо, патер Рокко, спасибо — вы дали мне столько денег за салфеточки! — Она даже запрыгала на месте, держа в одной руке кусок хлеба, а в другой виноград. — Вот они, в углу, я увязала их в один сверток. Нанина говорит, ей стыдно заставлять вас нести их, а я говорю, что знаю, где вы живете, и с удовольствием попрошу позволения помочь вам донести их до дома!
— А ты не устанешь нести их всю дорогу, милая? — спросил священник.
— Сами посмотрите, патер Рокко, и увидите, устану или нет! — воскликнула Ла Бьонделла, сунула кусок хлеба в карман фартучка, а гроздь винограда зажала в зубах за черенок и вмиг водрузила сверток с салфетками на голову. — Видите, до чего я сильная — и вдвое больше могу нести! — Девочка с гордостью посмотрела священнику в глаза.
— Ты разрешишь Ла Бьонделле одной донести сверток? — спросил патер Рокко у Нанины. — Мне хотелось бы поговорить с тобой наедине, и в ее отсутствие это будет удобно. Ты отпустишь ее на улицу одну?
— Да, патер Рокко, она часто выходит одна, — отвечала Нанина тихим дрожащим голосом и смущенно уставилась в пол.
— Тогда ступай, милая, — сказал патер Рокко, потрепав девочку по плечу. — Оставь салфеточки у меня и поскорей возвращайся к сестре.
Ла Бьонделла тут же убежала, ликуя, а Скарамучча последовал за ней, подозрительно принюхиваясь к карману, куда она положила хлеб. Отец Рокко затворил за ними дверь, а затем, заняв единственный стул в комнате, жестом пригласил Нанину сесть напротив на скамеечку.
— Дитя мое, считаешь ли ты меня своим другом, понимаешь ли, что я желаю тебе только самого наилучшего? — начал он.
— Вы мой самый лучший и самый добрый друг, — отвечала Нанина.
— Значит, ты терпеливо выслушаешь, что я тебе скажу, и поверишь, что я говорю для твоего же блага, пусть даже мои слова огорчат тебя?
Нанина отвернулась.
— А теперь скажи мне: ошибусь ли я, если скажу для начала, что ученик моего брата, юный дворянин, которого мы зовем синьор Фабио, навещал тебя сегодня здесь?
Нанина испуганно вскочила со скамеечки.
— Сядь, дитя мое, я ни в чем не собираюсь винить тебя. Я только скажу, как тебе следует поступить в дальнейшем.
Он взял ее руку — она была холодная и сильно дрожала в его руке.
— Я не стану спрашивать, о чем он с тобой говорил, — продолжил священник, — поскольку тебе, вероятно, будет трудно отвечать. Более того, у меня есть достоверные сведения, что твоя юность и красота произвели на него сильное впечатление. Поэтому опущу любые упоминания о словах, с которыми он, должно быть, обратился к тебе, и сразу перейду к тому, что должен сообщить тебе сам. Нанина,
