— Вот, значит, что, — говорю я. — Джоэл помоги Джоэлу?
— Пока да. — Он кивает и пожимает плечами. — Но через десять — двадцать лет зеркала станут намного дешевле. Действительно намного. Почти все смогут брать их напрокат. То, чем тут занимаюсь я, станет обычной практикой. Ну, если и не путешествия с Земли на Землю, то во всяком случае обмен знанием. Опытом. Даже мудростью.
Я не знал, что сказать.
— Подумай о своем сыне. О Лео, — объяснил Джоэл. — Через двадцать лет у него будет возможность войти в зал с зеркалом общего пользования и узнать от своих «альтер эго», наилучшее ли он выбрал для себя занятие.
Меня пробирает дрожь. Однако мое инстинктивное недоверие слабеет, сменяется искренним и горячим интересом.
— Ты только подумай, — говорит Джоэл. — Подумай, чего сможет достигнуть наша маленькая Земля, если удастся избежать половины будущих ошибок.
— Тебя послушать, так эта затея с эгоманией крайне благородна.
Он смеется.
Я в последний раз спрашиваю:
— Где Полина?
— Когда я справлялся в последний раз, твоя жена сидела у меня на кухне и разговаривала. — Затем, чтобы сделать все предельно ясным, он трогает меня за локоть и говорит негромким вежливым голосом: — Знаешь, Росс, я повстречал по меньшей мере двадцать Джоэлов, которые пытались отбить у тебя Полину. Там, в их мире, хочу я сказать. И знаешь, скольким это удалось? Попробуй угадать.
— Всем? — бормочу я, а потом с отчаянной надеждой говорю: — Половине?
— Ограничимся одним, — говорит он. — Только одна Полина ушла от тебя, но и она потом к тебе вернулась.
Я чувствую себя ослабевшим, счастливым и идиотом из идиотов.
— Один из последних Джоэлов, перебравшихся сегодня днем, — объясняет мой Джоэл. — На его Земле твои родители погибли в автокатастрофе. Тебе было восемнадцать. Ты унаследовал дом и акции IBM, и я сделал тебе деловое предложение в самом соблазнительном свете. И почему-то гам мы стали полноправными партнерами. И больше двадцати лет преуспевали во всем. Да, во всем. Потом тебя скрутил рак прямой кишки, и дна месяца назад ты умер. Вот почему этот Джоэл позвонил твоей свояченице. Он искал тебя. И хотел только предостеречь тебя относительно того, что тебя ожидает — или не ожидает — в твоем будущем.
— Полина разговаривает с ним? — еле выговариваю я.
— И еще с шестью Джонами, твоими близкими друзьями, которые, правду сказать, превозносят тебя до небес. — Он улыбается и добавляет: — Эту встречу устроил я. Как небольшое одолжение вам обоим.
— Спасибо… — говорю я.
Он только улыбается мне. Коротышка с широкой самодовольной ухмылкой. Но о чем-то все еще недоговорено.
— Что? — взрываюсь я.
— В гипервселенной ничто не единично, — объясняет он. — Если ты миллиардер на какой-то Земле, значит, ты миллиардер на миллиардах других.
Я оглядываюсь на серебристое зеркало.
Он делает мне знак подойти к аппарату, объясняя:
— Богатство — вопрос удачи, Росс, а удача неизбежна.
Я собираюсь перешагнуть через красную черту, но передумываю, отворачиваюсь и говорю ему:
— Нет. Так я не могу.
— Почему? Разве тебе не интересно узнать, кто посмотрит на тебя оттуда?
И тут я говорю ему, чего хочу.
Глаза Джоэла становятся огромными, как блюдца, и он говорит:
— Черт! Почему я не додумался до этого?
Полина плакала. Об этом свидетельствуют покрасневшие глаза и опухшие щеки. Она почти вбегает в зал, обнимает меня, почти виснет на мне и, прижав губы к моему уху, шепчет:
— Ты должен пойти к врачу. Завтра же. Обещай!
— Обещаю. Твердо.
Тут она всхлипывает, смотрит через мое плечо и спрашивает:
— Это то самое?
— Идем, — говорю я ей. И беру ее за руку, перевожу через красную черту и подвожу к зеркалу настолько близко, что оно может воспринять нас во всем нашем сложном единстве — два живых уникальных организма, идущие рука об руку, вверяющие себя фантастическим безднам гипервселенной.
Легкое щекочущее ощущение, треск статического электричества, запах озона.
И внезапно зеркало начинает отражать, и мы видим, как наше отражение улыбается нам.
Одеты они не так, как мы. Черный смокинг и вечернее платье. И то, и другое не совсем привычного фасона. Но у них — наши лица, наши души. Наши собственные изумленные улыбки.
Я поднимаю руку, чтобы приветственно помахать.
И другой Росс поднимает руку таким же движением и в тот же миг.
И тут обе женщины берут машущие руки в свои и поворачивают своих мужей одинаковым сильным движением, и теперь я гляжу только на мою жену, только на нее. На ее красивое безупречное лицо. И дивлюсь простой неизбежности Удачи.
Перевела с английского Ирина ГУРОВА
Критика
Дмитрий Володихин
Забытый дом и шумный перекрёсток
Наша постсоветская фантастика на девять десятых посвящена одиноким скитальцам. Иногда — группе скитальцев, но сути это не меняет. Идеал бездомности, странничества, неприкаянности и бесконечного личного «квеста» доминирует, в то время как идеал дома, семьи, верности, союза создающих пребывает на дальней периферии современной фантастической литературы.
Традиционное общество помещало человека внутрь целого веера взаимно пересекающихся общественных групп. Он был одновременно членом какой-нибудь гильдии (цеха), полноправным членом городской или деревенской общины, подданным (вассалом) целой лестницы сеньоров, представителем определенного этноса и определенной конфессии, носителем прав и обязанностей определенного сословия, членом семьи (рода, клана), да еще входил в какую-нибудь имущественную страту — от круга почтенных толстосумов до голи, бродящей «меж двор». Сегодня гильдий, цехов, сословий и след простыл. Всяческие общины агонизируют. Феодальная иерархия потерпела крушение несколько столетий назад. Очередь за этносами и конфессиями, они еще живы, но и над ними, возможно, восторжествует тенденция космополитического всесмешения. Во всяком случае, признаки национальной и религиозной самоидентификации на большей части земного шара стремительно размываются. Пол — и тот бредет в сторону унисекса. Что осталось? Государство и семья. В случае всемирной интеграции, которую так упорно предвещают социологи и футурологи в XXI или, в крайнем случае, в XXII веке, понятие «государство» отправится на свалку истории.
Первые признаки легче всего наблюдать по Европе. Семья — не исключение в этом ряду. С экономической точки зрения, одиночка в современном мире вполне способен всем обеспечить себя, а заодно и потомство. Религия и традиционная нравственность скрепляют семью наших дней до крайности слабо. Атомизация — это такое состояние, когда общество делится на все более мелкие группки, а потом человек остается наедине с собой, сам за себя, свободным атомом броуновского движения. Ему не скучно одному, если добрый друг Айбиэм рядом. Зачем ему семья? Такая, знаете ли, возня… К чему? Из того малого, что оставило Новому времени традиционное общество, семья — самое прочное, основа для остального. И хотя сопротивляемость ее давящему прессу деструкции колоссальна, разрушение семьи видно невооруженным глазом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
