Я не ставлю себя выше других, но я сказал бы такому художнику: "Продолжай писать, сделай сотню этюдов, а если этого недостаточно, то и две, а потом посмотри, не поможет ли это тебе больше, чем какое-нибудь побочное занятие".
Приучить себя к бедности и, видя, как солдат или грузчик живут и остаются здоровыми, несмотря па ветер и непогоду, довольствоваться жильем и пищей простых людей - так же практично, как зарабатывать несколько лишних гульденов в неделю.
В конце концов, человек живет на свете не ради удовольствия, и вовсе не обязательно, чтобы тебе было лучше, чем другим.
Что толку быть немного более состоятельным, чем наши ближние, если мы все равно не можем удержать свою молодость?
Если бы это было возможно! Но, увы, единственное счастье, ощутимое материальное счастье - быть всегда молодым; сохранить молодость на долгие годы так же невозможно у нас, как в Аравии или в Италии, хотя там и лучше, чем здесь. И я лично считаю, что больше всего шансов остаться сильным и обновиться есть у человека из современного tiers etat. *
Итак, я говорю, что пытаюсь найти свое счастье в живописи, ни о чем больше не задумываясь. Но я правильно поступлю, если, желая зарабатывать деньги, буду иметь в виду портретную живопись. Я знаю, как трудно угодить людям в смысле "сходства", и не смею заранее утверждать, что чувствую себя уверенным в своих силах. Но я, безусловно, не считаю успех невозможным, потому что люди здесь в общем такие же, как всюду. Здешние крестьяне и люди из поселка безошибочно и сразу, даже в том случае, когда я твержу им, что они неправы, определяют: "Это Реньер де Грееф, это Тоон де Гроот, а это Диен ван де Беек и т. д.". Иногда они узнают фигуры даже со спины...
Я намерен ехать в Антверпен, и это - главное; предугадать же заранее все мелочи я просто не могу.
Я разузнал адреса шести торговцев картинами, поэтому возьму с собой кое-какие работы; а как только попаду в Антверпен, напишу несколько видов города, довольно большого формата, и сразу же выставлю их.
Итак, я сосредоточиваю все усилия на одной цели - добиться чего-то в Антверпене. А так как я отправляюсь туда нищим, я во всяком случае ничего не теряю. Что же до жизни здесь, то я слишком хорошо знаю и люблю этот край и его жителей, чтобы с уверенностью сказать, что покидаю их навсегда.
Я постараюсь снять здесь комнату, где смогу оставить свои вещи, и таким образом буду застрахован на тот случай, если захочу на время уехать из Антверпена или затоскую по здешним местам.
434
Мне не терпится попасть в Антверпен. Первое, что я там, вероятно, сделаю, - это пойду смотреть картины Лейса в его Обеденный зал, если туда пускают. Хочу взглянуть на его "Прогулку по крепостному валу" и на те вещи, которые гравировал Бракмон: "Стол" и "Служанку".
Я представляю себе, как там красиво зимой, особенно доки под снегом.
Конечно, я захвачу с собой свои картины, причем именно те, которые в ином случае отправил бы на этих днях тебе: большую ветряную мельницу на пустоши вечером, вид деревни за рядом тополей с желтой листвой, натюрморт и несколько рисунков фигур.
Работа моя здесь временно затормозилась. Стоят сильные морозы, так что работать на воздухе невозможно. До тех пор, пока я живу в этом доме, во всяком случае, до тех пор, пока я не вернусь обратно, мне лучше не приглашать к себе модели. Таким образом я сэкономлю краски и холст для Антверпена. Словом, чем скорее я уеду, тем лучше...
Поскольку в течение долгих лет я работал совершенно один, я предвижу, что всегда буду смотреть на вещи своими глазами и передавать их по-своему, хотя я склонен и способен учиться у других и даже заимствовать у них некоторые технические приемы. Однако совершенно несомненно, что я попытаюсь кое-что изучить. И прежде всего, обнаженную фигуру, если к тому будет возможность. Но боюсь, что мне не удастся раздобыть модели в таком количестве и такие, как мне хочется: мне ведь придется добывать на это деньги, делая совсем другие вещи - пейзажи, виды города, портреты, о которых я уже упоминал, быть может, даже вывески и декорации. Или давая уроки живописи - ремесло, которое я не назвал среди прочих "побочных занятий", но вполне приемлемое. Я пользовался бы иным методом, чем учителя рисования, а именно - начал бы с натюрмортов. Я проверил этот метод на моих знакомых в Эйндховене и не побоюсь снова прибегнуть к нему.
435
В Антверпене я, несомненно, остро почувствую утрату собственной мастерской. Но я должен выбирать: либо наличие мастерской и отсутствие работы здесь, либо отсутствие мастерской и наличие работы там.
Я выбрал второе. И сделал это с такой радостью, что переезд в Антверпен кажется мне теперь возвращением из ссылки. Ведь я так долго был совершенно оторван от мира искусства! Тем временем силы мои настолько созрели, что я чувствую себя неуязвимым для интриг, с помощью которых принято устранять неугодных людей. Я хочу сказать, что в Гааге я работал кистью - не скажу того же про рисунок - слабее других, а так как от художника там требовали прежде всего живописи и цвета, меня можно было раздавить легче, чем сейчас.
Что касается Рубенса, то меня очень тянет к нему, но, надеюсь, ты не будешь возражать, если я скажу, что считаю концепцию и трактовку Рубенса в его религиозных сюжетах театральными, подчас театральными в самом худшем смысле этого слова? Возьми, к примеру, Рембрандта, Микеланджело, в частности его "Penseroso". * Эта вещь изображает мыслителя, не правда ли?
Однако ноги у этого мыслителя маленькие и быстрые, в руке его чувствуется молниеносность львиной лапы, он не только мыслитель, но в то же время человек действия; видно, что, мысля, он как бы сосредотачивается для того, чтобы вскочить и начать действовать.
Рембрандт делает это иначе. Его Христос в "Учениках в Эммаусе" - это, прежде всего, духовное начало, сильно разнящееся от торса Микеланджело. И все-таки сколько мощи в его убеждающем жесте!
Сопоставь с ним любую из многих фигур Рубенса, изображающих задумчивость, и такая фигура покажется тебе человеком, удалившимся в уголок для облегчения пищеварительного процесса. Таков Рубенс в каждом своем религиозном и философском сюжете - они у него плоски и пусты; но вот что он умеет делать, так это писать женщин - как Буше и даже лучше; здесь в его картинах есть над чем подумать, здесь он глубже всего. Комбинировать краски, написать королеву, государственного деятеля, как они есть, хорошо проанализировав их, - это он умеет.
АНТВЕРПЕН
НОЯБРЬ 1885-ФЕВРАЛЬ 1886
28 ноября 1885 г. Винсент прибывает в Антверпен и впервые по-настоящему знакомится с художественной жизнью большого города. Он подолгу пропадает в музеях, записывается студентом антверпенской Академии художеств, а вечерами посещает уроки рисования с обнаженной модели в частной школе около Большого рынка и в ателье на улице Рейндерс. Но Винсент очень скоро убеждается, что не может продвинуться вперед, оставаясь студентом Академии. 28 февраля 1886 г. он покидает Антверпен и едет в Париж, к Тео.
За три месяца пребывания в Антверпене Винсент создает 12 картин (среди них два автопортрета, которые положили начало огромной серии собственных изображений художника) и 40 рисунков (преимущественно штудии обнаженной модели и пейзажи).
437 Суббота, вечером
Хочу поделиться с тобой некоторыми впечатлениями от Антверпена. Сегодня утром под проливным дождем я проделал основательнейшую прогулку с целью получить свои вещи в таможне. Пакгаузы и склады на набережных великолепны.
Я уже несколько раз исходил доки и набережные во всех направлениях. После песков, пустошей и тихой деревни, где меня долгое время окружали мир и покой, контраст особенно разителен. Непостижимая путаница! Одним из любимых словечек Гонкура было: "Вечная японщина". Так вот, эти доки великолепная японщина, фантастическая, своеобразная, неслыханная; по крайней мере мне так кажется.
Мне хотелось бы как-нибудь побродить с тобой здесь, чтобы выяснить, одинаково ли мы смотрим на вещи. Тут можно делать все - виды города, фигуры различного характера, корабли, воду, небо тончайшего серого цвета и, главное, японщину. Я хочу сказать, что фигуры здесь постоянно в действии, что видишь их в самом причудливом окружении; тут все фантастично и каждую минуту возникают интересные контрасты.
Вот пример.
Белая лошадь в грязи на фоне старых закопченных складов, в закоулке, где свалены кипы товаров, прикрытые брезентом. Совсем просто, но какой эффект белого и черного!
Вот другой. Из окна элегантного английского бара видишь страшнейшую грязь и корабль, с которого гиганты-грузчики или экзотические матросы выгружают такие соблазнительные товары, как, например, кожи и буйволовы рога; у окна, глядя на это или на что-то другое, стоит очень изящная, очень белокурая девушка англичанка. Интерьер выдержан в одном тоне с фигурой, а светом служит серебристое небо, простертое над всей этой грязью и буйволовыми рогами, - опять-таки серия довольно резких контрастов.
