Габриэль повернулся и направился к торцу дома, потом остановился и поглядел через плечо.
— Кстати, малый, я бы на твоем месте не уделял слишком много внимания жене Джебедии.
И он ушел, насвистывая, и скрылся за углом дома, оставив Гарета в молчаливом негодовании и изумлении.
«Да, — подумал Габриэль. — Этот зять полковника — сущий болван. Дай ему в руки пистолет, и он прострелит собственную ногу. Не может остановиться, если начинает пить». Габриэль вошел во двор, где помещались конюшни, и по лестнице поднялся в чисто выбеленную комнату, которую разделял с Хосефой. Он предпочитал уединение этого помещения любому другому в главном здании, и спальня над конюшней была ему милее, потому что походила на простые комнатки в деревенском доме, к которым привыкли Хосефа и он.
Верная спутница тихонько приветствовала его, когда, нырнув под низкую притолоку, он вошел в веселую и чистенькую комнатку. У его женщины был талант: она умела создать уют и атмосферу дома везде, куда бы их ни забросила судьба, даже в самых неподходящих для этого местах. По правде говоря, как часто утверждал Габриэль, она смогла бы устроить дом даже под кактусом. Он плюхнулся на низкий стул, а Хосефа захлопотала вокруг, стаскивая с него сапоги, — Сегодня вечером мне встретились кузены нашей девчушки, — сказал он, расстегивая рубашку, пока Хосефа наливала ему вечернюю кружку рома. Женщина кивнула, в глазах ее блеснуло внимание. — Право же, мерзкая на вид парочка, — продолжал он, раздеваясь. — За ними стоит последить.
Хосефа собрала его одежду, упавшую на пол, заботливо сложила ее и спрятала в деревянный сундук. Пока Габриэль раздумывал, она не произнесла ни слова, а он излагал обрывки разговоров, скорее затем, чтобы прояснить собственные мысли, чем для того, чтобы поделиться с ней. Но Хосефа слушала и кивала, и он знал, что она все запоминает, и если бы ему когда-нибудь потребовался совет, она охотно и разумно высказала бы его, но только в том случае, если бы он об этом попросил.
Шотландец осушил кружку и с блаженным стоном упал на постель, и пружины заскрипели под его тяжестью. Хосефа улеглась рядом с ним, и он потянулся к теплой, податливой округлости ее тела и зарылся головой в мягкую грудь. Она пробормотала что-то ласковое и обвила его своими пухлыми руками.
— Ты жемчужина, женщина, — бормотал Габриэль, а она, улыбаясь, поглаживала его спину. — Но за этими близнецами, безусловно, нужен глаз да глаз…
Раздражение Гарета усугубилось, когда он вошел в дом и увидел, что его лакированные сапоги заляпаны грязью и от них исходит острый запах скотного двора. Холл тускло освещался толстой восковой свечой, стоявшей на столе у подножия лестницы, а рядом находились еще две незажженные, чтобы каждый вошедший мог взять одну из них и осветить себе путь по темной лестнице. Из-под двери библиотеки виднелась полоска света. Значит, Сент-Саймон еще был на ногах, и ему могла понадобиться свеча. Предположим, был кто-то еще, кому надлежало запереть дверь изнутри. А может быть, живя здесь, у самой опушки леса, они не заботились о том, чтобы запирать двери?
Гарет зажег свечу и тяжело затопал вверх по лестнице. Две свечи в канделябре, прикрепленном к стене; освещали длинный коридор. Дом, казалось, вымер. Он нашел дверь спальни в конце коридора и тихонько открыл ее. Полог вокруг кровати был задернут, лунный свет струился сквозь тонкие летние занавески на окне.
— Это ты, Гарет? — послышался нервный голос Люси с затененной пологом постели.
— А кто же еще?
Он сам заметил, что тон груб, но вонь, исходившая от его сапог, была почти невыносимой. Он сбросил их, опираясь на каминную подставку для дров, потом поднял и осторожно выставил за дверь, чтобы утром мальчик их вычистил.
Гарет разделся, натянул ночную рубашку и направился в гардеробную. Потом остановился. Будь он проклят, если лишит себя приличной постели. Ему не в чем обвинять себя, нет причины спать на узкой кушетке, предназначенной только для дневного сна.
Он задул свечу и раздвинул полог. Люси свернулась клубочком на дальнем краю кровати, ее темные волосы были при-, крыты кружевным чепчиком. Он скользнул в постель рядом с женой. Тепло сладко пахнущего тела заполняло всю темную пещеру постели. Он протянул руку, чтобы коснуться ее, и почувствовал, как она тотчас же отшатнулась.
Вздохнув, Гарет перекатился на свою половину и отвернулся. Он не был негодяем и ненавидел, когда она плакала и дрожала под ним, и понимал, что причиняет ей боль. Время от времени он подвергал их обоих этой пытке, потому что от этого должен был зародиться ребенок. Как только появятся один или двое наследников, они смогут отказаться от этих мучений.
Он закрыл глаза и вызвал в своей памяти образ Марджори, ее умелые руки, пленительные движения и ласки…
Люси лежала с открытыми глазами, глядя в темноту, стараясь не заплакать и думая о тех ужасных вещах, о которых говорила Тэмсин. Как она посмела разговаривать подобным образом? И откуда, ради всего святого, она могла знать… она, незамужняя девица?
Джулиан слышал, как вернулся Гарет, и ждал, пока его шаги не затихнут на лестнице, потом погасил свечи и покинул библиотеку. Он запер на засов парадную дверь, зажег свечу и отправился спать, оставив гореть свечи в коридоре на всякий случай, чтобы никто ночью не заблудился.
Его собственные апартаменты, состоявшие из спальни, гардеробной и личной гостиной, помещались в центральной части дома. Их стрельчатые окна были обращены к лужайке и морю. По другую сторону находилась башня. Напротив располагались спальни для гостей, самые просторные из этих апартаментов занимали его сестра с мужем.
Джулиан вошел в спальню, ощущая беспокойство и утомление. Его угнетали семейные неприятности сестры, но главная причина недовольства коренилась не в этом. Ему вспомнился волшебный свет, струившийся из глаз Тэмсин, призыв ее по-кошачьи чувственного тела, полулежащего в кресле. Отчасти причина была в этом, отчасти же он чувствовал отвращение к себе из-за собственной грубости. Он обидел ее, ни словом не объяснив причины, ничем не оправдав своего отказа. Сегодня вечером она сделала все, что было в ее силах, чтобы загладить размолвку, преодолеть образовавшуюся между ними брешь, а потом она предложила ему себя в обычной, откровенной и доверчивой манере, не ожидая, что ее отвергнут. Он видел изумление, видел, как заблестели в ее глазах слезы, — успел это заметить прежде, чем отвернулся, и никак не мог отделаться от этого воспоминания.
Он закрыл дверь спальни и высоко поднял принесенную свечу. На одну безумную минуту ему показалось, что он просто видит свою фантазию, порождение воображения, но потом понял, что ему следовало этого ожидать. Тэмсин была не из тех, кто принимает поражение, какой бы уязвимой и ранимой ни казалась.
