Уже двадцать минут блуждал лейтенант в поисках товарища. Кричать он остерегался, и гнетущее беспокойство все больше и больше овладевало им. Прошло еще несколько минут, и вот, миновав заросли орешников, Ершов остановился, ухватившись рукой за дерево. Впереди что-то белело. Приглядевшись, Ершов определил: лежит Ермолин. «Любит подремать капитан», — подумал он и, оттолкнувшись от дерева, поехал.
Но капитан Ермолин не дремал — он был мертв. Раскинувшись во весь рост, лежал на траве; лицо его чуть желтее окровавленной на груди рубашки, а глаза широко открыты и устремлены со странным удивлением на кусок голубого неба, видневшегося в просвете деревьев.
Ершов бросил велосипед и кинулся к трупу. Еще не веря случившемуся, он крикнул:
— Николай Иванович!
Его возглас раздался в тишине одиноко и печально. Он дотронулся до пояса капитана — оружие было на месте, Ермолин не успел даже вынуть пистолет, чтобы защитить свою жизнь. Велосипед его валялся в стороне. Осматриваясь вокруг, Ершов увидел свежеразрытую землю под корявой сосной и следы чьих-то ног.
Жена и дочь Слободинского находились на даче. Он только что возвратился из Дома культуры и теперь в мягких домашних туфлях и оранжевой пижаме расхаживал по квартире, поджидая Адамса. Днем Слободинский привез к себе вещи шефа, надежно их спрятал, отдельно убрал врученные ему деньги.
В столовой был сервирован ужин на двоих, и Слободинский с нетерпением посматривал на большие стенные часы, показывающие восемь вечера.
Дверь в прихожую Слободинский держал открытой, чтобы сразу, как только услышит звонок, впустить гостя, не задерживая его на крыльце и лишней секунды. Днем шеф потребовал у него на всякий случай ключ от квартиры. У Слободинского имелся запасной, но ему не хотелось доверять ключ, и он сослался на жену, которая в спешке якобы захватила ключ с собой.
Квартира Слободинского была обставлена богато: плюшевые портьеры, ковры, мебель красного дерева, кожаные кресла, дорогие картины и масса всевозможных безделушек, которые систематически покупала жена, страстная поклонница изящных вещичек.
Раздался звонок. Слободинский бросился в прихожую и, сделав приятную улыбку, открыл дверь:
— Прошу вас, заходите!
Перед ним стоял Кусков. Слободинский от удивления даже отступил.
Кусков закрыл за собой дверь и защелкнул замок.
— Это я. Уж раз отобрал у меня ключ — открывай сам.
— Вижу. Но я должен ложиться в постель! У меня сердечный приступ…
— Я не задержусь, — решительно — сказал Кусков и первым вошел в столовую. Увидев сервированный стол, весело подмигнул:
— Понимаю твой «приступ!» Супруга отдыхает на даче, а ты ждешь приятельницу! Недурно!.. Впрочем, есть деловой разговор…
Кусков бесцеремонно налил в бокал портвейна, выпил залпом и сел в кресло.
Сдерживая гнев, Слободинский думал над тем, как бы поскорее выставить Кускова.
— Что тебе нужно? — прохрипел он наконец.
— Как хрустальная ваза, разбилась наша дружба, Глеб, — ответил Кусков.
Когда Кусков начинал в таком тоне, Слободинский уже знал — разговор может затянуться. Он зло сказал:
— По-моему, она никогда не была не только хрустальной вазой, но даже и паршивеньким стаканчиком из бутылочного стекла!
— Ты так думаешь? — с мрачной угрозой в голосе спросил Кусков.
— Так! — еще злее ответил Слободинский.
— Какая тебя муха укусила, Глеб? Зачем это? — стараясь быть мирным, заметил Кусков. — Святое чувство дружбы и товарищества, спаянное многолетней общей деятельностью…
— У тебя ко мне что? — не в силах больше сдерживаться, спросил Слободинский и, вспомнив о спрятанной женщине, выпалил: — Забирай свою бабу и убирайся отсюда!
— Ах так! — вскрикнул Кусков и стукнул кулаком по столу. Посуда на столе зазвенела. — Тогда знай, что это не кто иная, как жена того Орлова, который написал о нас! Да, да, она! Она жена того и родственница полковника Орлова из КГБ…
— Орлова? — Слободинский, придерживаясь за стену, сел на стул.
— Не делай удивленные глаза! — спокойно начал Кусков. — Я раздобыл документ от Союза писателей, сделал, говоря короче, и ходил как представитель этой организации к Орловой, чтобы покопаться в записках… Но сорвалось! Она узнала меня. Оказывается, Моршанский давно еще говорил ей, кто я… Словом, узнала и стала следить за мной…
— Ты ходил к Орловой? — побледнев еще больше, спросил Слободинский.
Это было для него неприятной новостью. Он вскочил со стула и забегал по комнате. Потом подбежал к Кускову и зло крикнул:
— Зачем ты это сделал? Кто тебя просил? Почему ты со мной не посоветовался?
Будущее показалось Слободинскому настолько мрачным, что он не мог сдержать стона и, схватившись за голову, опустился в кресло. Пижама пристала к его взмокшей спине, он расстегнул ее и сидел, выставив толстый живот и поскабливая волосатую грудь.
Кусков иронически смотрел на своего приятеля. Выпив еще бокал вина, сказал:
— Вот такие-то дела…
— Зачем ты приволок ее сюда? — жалобно спросил Слободинский.
— А куда я ее мог деть, если она следила за мной до самого твоего крыльца, — равнодушно ответил Кусков.
Услышанное было новым ударом. Слободинский вскочил и, разъяренный, приблизился к Кускову.
Кусков предостерегающе выдвинул ногу в ярко начищенном сапоге и сказал:
— Вот что! Я вижу, тебе некогда, дама с минуты на минуту может прийти… Мне до этого нет дела! Выкладывай пять тысяч. Есть возможность раздобыть записки Орлова, а с Орловой я сам разделаюсь…
— Ну, знаешь… — начал Слободинский, сжав зубы.
— Ничего не хочу знать! Мне терять нечего, а ты отлично представляешь, чем все это может кончиться.
— Ты подлец! — побледнев, крикнул Слободинский.
— Это еще как сказать! — возразил Кусков. — В твоем положении следует быть сообразительней, Глеб Александрович… Ты свой престиж можешь уронить в такую вязкую грязь, что не дай боже!
Слободинский готов был убить Кускова. Злоба кипела в нем, он чувствовал, что не выдержит.
— Жду минуту! — Кусков отогнул край рукава рубашки и уставился на циферблат часов.
— Нет у меня денег. Делай что хочешь! Я тут ни при чем! Признаю ошибки, буду отвечать в партийном порядке… Но вымогательством ты меня больше не возьмешь…
— Думаешь, разговор будет только в партийном порядке? — спросил Кусков и засмеялся: — Ты забыл об уголовном порядке, дружок.
Кусков встал, выпил еще вина и направился к выходу.
— Подожди! — закричал Слободинский.
Через три минуты Кусков вышел от Слободинского, унося в кармане пять тысяч новенькими хрустящими бумажками.
Слободинский, обхватив голову руками, думал. В его мозгу бешено билась мысль: «Убить, убить Кускова!»
Наступил вечер. Но в управлении КГБ многие сотрудники находились на своих местах. Не хотелось идти домой после короткого оперативного совещания, проведенного генералом в связи с убийством Николая Ивановича Ермолина. Пока никто не знал обстоятельств гибели капитана, но бесспорно, что Ермолин погиб от руки врага. Судебно-медицинская экспертиза констатировала смерть от пулевого ранения в область сердца. Выстрел был произведен из бесшумного пистолета отравленной пулей.
Ершов после возвращения сидел в кабинете в глубоком раздумье. Хотя его никто не осудил за помощь утопавшему мальчику, но сам он считал себя виновным в гибели Ермолина. Если бы не задержался у болота с ребятами, возможно, подоспел бы вовремя… Особенно больно было потому, что только за последние дни, с того времени, как начались поиски Пилади, возникла между ним и Ермолиным настоящая дружба.
Карандаш, зажатый в руке, скользил по листу бумаги. Все чувства хотелось выразить в стихотворении. Ершов быстро написал: «На смерть боевого друга»…
Дверь открылась, вошел Орлов. Лицо его было задумчиво и строго. Ершов встал. Орлов подошел к столу, мельком посмотрел на листок бумаги, поднял глаза и тихо сказал:
— Через полчаса вместе с лейтенантом Голиковым отправляетесь на операцию. Вы — старший! Будьте особенно осмотрительны.
— Слушаюсь, товарищ полковник! — ответил Ершов.
Орлов повернулся и пошел. У двери он остановился и проговорил:
— А стихотворение все же допишите…
В доме Бочкина тихо. Только иногда раздавались шаги старика да слышалось, как мимо окна пробегала овчарка. Чупырин боялся собак, ему казалось, что овчарка сорвется с цепи и вбежит в дом. Чтобы отвлечься от этой мысли, он начал старательно переписывать страницы, наполненные скучными рассуждениями о первых днях фотографии в России.
Дверь открылась, и вошел Адамс. При виде незнакомого человека Чупырин встал, но тот кивнул ему на стул, а сам сел по другую сторону стола.
