— Говори ты!
Тот вышел вперед. Он поступил иначе. Поднял ружье, достал прикладом почти до моего носа, потом описал круг и спросил:
— Знаете, что это такое?
Я позволил себе ответить за всех:
— Да.
— Ну и что же?
— Приклад от ружья.
— Именно. А вот спусковой крючок. Поняли?
— Да.
— Так что теперь вы знаете все.
— Ничего мы не знаем.
— Нет, все! — заупрямился тот.
— Нет, только то, что твое ружье может стрелять.
— Этого достаточно. Мы пришли арестовать вас.
— А, так бы сразу и сказал.
— Это само собой разумеется. Если вы тотчас не пойдете, мы поможем вам ружьями.
— И что, застрелите нас?
— Да.
— Мы готовы, стреляйте.
Я вынул сигарету и закурил. Остальные последовали моему примеру. Хавасы уставились на нас. Такого они еще не видывали.
Случилось невероятное — новоявленный начальник отложил ружье. Он скомандовал другому:
— Говори теперь ты!
Тот был уже готов ухватить бразды правления, выступил вперед и приготовился сказать прочувствованную речь. Я предвидел, что так будет продолжаться, пока все не исполнят свои роли. Но ошибся. Только третий «генерал-фельдмаршал» изготовился, как открылась дверь и в отверстие просунулась голова сержанта.
— Куда вы подевались?
— Мы здесь.
— А парни?
— Тоже здесь.
При этом отвечавший указал на нас.
— Почему же вы их не ведете?
— Они не хотят.
— Почему не ведете силой?
— Мы не сумели.
Эти ответы следовали с такой скоростью один за другим, будто их выучили наизусть. Меня разобрал смех.
— Ну ладно, я сам покажу вам, как надо поступать в таких случаях.
Он подошел поближе и рванул саблю. Глаза у него вращались как бешеные, а желтые зубы скалились в ужасной гримасе.
— Вы, мерзавцы, вы слышали приказ?! Никто не ответил.
— Что я сказал? Молчание.
— Вы что, глухие?
Казалось, никто из нас не моргнул ни разу. Тут он совсем вышел из себя. Поднял саблю, чтобы ударить меня плашмя, и закричал:
— Ты, собака, сейчас я научу тебя говорить!
Сабля опустилась, но не на мою спину, нет, а на пол, и сержант вдруг ощутил, что не стоит, а сидит. Он в изумлении уставился на нас, будто мы не люди, а духи. А мы тем временем сидели спокойно и молча, как изваяния. Никто не пошевелился, кроме меня, ведь мне все же пришлось выбить у него саблю и толкнуть его как следует, чтобы он сел. Произошло все так быстро, что никто ничего не заметил.
Он переводил взгляд с одного на другого, потом обернулся и спросил:
— Они и раньше такими были?
— Да, — ответил наш кустарниковый знакомый.
— Ненормальные?
— Ясное дело.
Среди этих любезных людей царило поразительное единодушие: они глазели друг на друга и качали головами. Они качали бы ими еще очень долго, если бы я не встал наконец и не спросил сержанта:
— Что вы здесь ищете?
Лицо того немного преобразилось, ибо он понял из моего вопроса хотя бы то, что мы умеем говорить.
— Вас, — последовал лаконичный ответ.
— Нас? Что-то непохоже. Ты вроде бы говорил о подонках и собаках. — При этом я пристально взглянул ему в глаза, так что он покраснел. — Кому понадобилось нас видеть? — поинтересовался я дальше.
— Забтие мушюри.
— Для чего?
— Ему надо вас опросить.
Я видел, что он хотел сказать не то, что сказал, но настоящий ответ так и не слетел с его жирных губ.
— Это что-то другое. До сих пор говорилось о наказании. Поди скажи ему, что мы сейчас же прибудем.
— Я не могу, господин! — ответствовал тот.
— Мы должны прийти туда вместе. Мне следует вассейчас задержать.
— А знает мушюри, кто мы такие?
— Нет, господин.
— Так беги к нему и доложи, что мы не те, кто позволит себя арестовать.
— Я не могу. Пошли вместе. Господа ждут.
— Что еще за господа?
— Господа присяжные.
— Ах, так! Ну, тогда нам ничего не остается, как собираться.
Хавасы думали провернуть все иначе. Я вышел во двор первым. За мной следовали мои друзья, а уж потом полицейские. Там стояли наши оседланные лошади.
Сержанту что-то пришло в голову, он подошел ко мне и спросил:
— Зачем вы вышли во двор? Ведь есть прямая дорога, через ворота.
— Можешь не беспокоиться, — отвечал я. — Нам так удобнее.
Я подошел к вороному и вскочил в седло.
— Стой! — закричал тот. — Вы хотите убежать. Слезай! И пусть другие твои люди не садятся.
Его люди хотели воспрепятствовать остальным, а сержант уцепился за мою ногу, чтобы стянуть вниз. Тут я поднял Ри на дыбы и заставил его сделать круг на задних копытах. Сержант мигом отскочил.
— Осторожнее, вы! — крикнул я. — Мой конь пуглив! — И я снова заставил его сделать несколько кульбитов в толпе полицейских, которые с криками разбежались.
Это дало время моим людям сесть в седла, и мы галопом помчались к воротам.
— Живи с миром! — крикнул я сержанту.
— Стой! Стой! — орал тот, устремляясь за нами. — Не упустите его! Воры! Разбойники!
Известие о том, что нас собираются арестовывать, быстро распространилось по деревне и собрало толпу зевак. Но верные подданные падишаха палец о палец не ударили, чтобы хоть попытаться нас поймать: куда больше они боялись попасть под копыта моей лошади. С криками удовольствия они разбегались перед нашими конями.
Какую дорогу выбрать, чтобы попасть к местной власти, я мог понять, оценивая населенность этой деревни: люди здесь всегда селились поближе к начальству. И тем не менее я спросил старика, испуганно шарахнувшегося от нас:
— Где живет кади Остромджи?
Он ткнул пальцем в сторону переулка, выходившего на площадь, и ответил:
— Скачи туда, господин. Там увидишь полумесяц со звездами над воротами.
Мы двинулись в этом направлении и оказались перед длинной и высокой стеной, в середине которой красовались вышеуказанные ворота. Через них проникли в четырехугольный двор, где нас тут же обступила любопытствующая толпа.
В глубине двора стояли служебные и жилые здания. Перекрытия были зеленые, а все остальное — голубое, и это было весьма чудно. Двор был грязен до предела. Только часть его возле самого дома была на пару метров расчищена, что, видимо, обозначало тротуар.
У дверей стояло старое кресло с драной подушкой. Рядом валялась перевернутая скамейка. Пучок веток и вязанка палок указывали на то, что готовится экзекуция. Несколько полицейских стояли рядом, тут же сидел наш старый знакомец-инвалид, которого мы обогнали недавно перед въездом в село.
Лицо его сразу привлекло мое внимание. Он наверняка был уверен, что нас доставили сюда как арестованных. То, что мы гордо и независимо въехали верхом во двор, произвело на него столь сильное впечатление, что он так и не смог скрыть тупого изумления, и я бы рассмеялся, если б не заметил в его источающих ненависть глазах нечто такое, что явно не подпадало под определение тупости.
