я не ошибка; а значит, моё детство, мои отношения с родителями, моё чувство идентичности и Аксель — всё это переплелось в совершенно запутанный комок.
Так что я достала ноутбук, открыла браузер, нашла веб-сайт, который я сто раз открывала и закрывала обратно, пока была в Вашингтоне. На сей раз я отыскала номер телефона. Я набрала его. И записалась на свой первый визит к психологу.
Теперь у меня за поясом уже три сессии. Да, благослови Господь Сью, потому что она трижды выделила мне время за последние шесть дней, ибо я в этом нуждалась. Мне нужно было поговорить о некоторых вещах (хотя я твердила себе, что они остались в прошлом, и лучше не вытаскивать их оттуда), поплакать об обидах, которые я никогда не позволяла себе прочувствовать. Я ещё никогда не проводила столько времени, погрузившись в печаль, и всё же, на удивление, я в порядке.
Ну, нет. Я не в порядке. Но я начинаю узнавать, что могу выживать и будучи не в порядке, и признавать, что я не в порядке — это необходимая часть жизни.
Так что вот она я, за день до кануна Рождества. Привела себя в порядок ровно настолько, чтобы держать в дрожащих руках распечатанное письмо от Акселя. Письмо, которое увидела буквально сегодня утром, когда наконец-то почувствовала себя морально готовой просмотреть свою почту.
Я неуверенно последовала его указаниям. Чувствуя, может, самую крохотную капельку надежды.
Потому что теперь я стою возле бутика-галереи в Санта-Монике — в том же районе, что и дом моего детства. Акс знал, что я планировала провести Рождество здесь.
«Шаг первый, — значилось в письме. — Приди к галерее в 10 утра».
Я смотрю на телефон. Ровно десять.
«Шаг второй. Постучи».
Подняв руку, я стучу. Я слышу стук каблуков, звук отпирающегося замка. Дверь распахивается, и я вижу стильно одетую женщину, которая делает шаг назад и улыбается.
— Вы гостья мистера Бергмана?
Моё сердце бешено стучит.
— Ээ. Да, думаю, да. Ну, в его письме… — сделав глубокий вдох, я успокаиваю себя. — Да. Я его гостья. Руни Салливан.
— Мисс Салливан, — произносит она. — Прошу сюда.
Она запирает за нами дверь, что логично, поскольку галерея работает с двенадцати до шести. Я отказываюсь от её предложения взять мою куртку, затем иду за ней по современному, открытому пространству из холодных белых стен и полов, сверкающих в мягком приглушённом освещении.
— Можете не торопиться, — говорит она на пороге, затем поворачивается и скрывается в коридоре, оставив меня одну.
Я оборачиваюсь через плечо, удивленная её внезапным уходом. Но потом любопытство берёт верх, и когда я поворачиваю за угол…
Весь воздух резко покидает мои лёгкие. Письмо вылетает из моей руки и мягко приземляется на пол.
У меня есть всего момент, после чего глаза застилает слезами, и я злюсь на саму себя, потому что теперь я не могу видеть два холста передо мной, массивные и смелые, единственные картины на всей стене галереи.
Я быстро вытираю глаза, и ко мне возвращается способность видеть.
На одном холсте тьма ночи меркнет, на другом она сгущается, и в обоих случаях она порождается из поразительной тонкой градации оттенков лазури, сапфира и индиго. Скользящие мазки туманно-лавандового просачиваются в насыщенно-сливовый. Спелый абрикосовый цвет расцветает в маслянистых цветах бархатцев. Словно объятия любовника, края светятся деликатными, буквально шепчущими мазками бледнейше-розового, оттенками мягкой кожи, носика котёнка и роскошных пионов.
Он их написал. Аксель написал пейзажи рассвета и заката.
И тогда я вижу его — конверт, выглядывающий из-за уголка заката. На нетвёрдых ногах я наклоняюсь и подбираю оброненную распечатку письма, чтобы прочесть дальнейшие указания.
«Шаг третий: прочти письмо».
Я подхожу к холсту, вытаскиваю конверт и вижу своё имя. Дрожащими руками я вскрываю конверт и достаю бумагу.
Руни,
Если ты читаешь это, то ты получила моё письмо по электронной почте и пришла в галерею, посмотреть на картины, для написания которых мне потребовалось намного больше храбрости, чем я думал. После твоего ухода я знал, что должен сделать это: посмотреть в лицо своим страхам и показать, что ты значишь для меня, сказать, как сильно я сожалею.
Есть причина, по которой я написал пейзажи рассвета и заката, и это не только потому, что ты бросила мне вызов нарисовать то, что я люблю, а потому что рассвет и закат всегда заставляли меня подумать о тебе. Команда называла тебя «подсолнухом», и ты знаешь, что это всегда вызывало у меня желание лезть на стену, и они не ошибались, и они не первые, кто об этом подумал. Я всегда смотрел на тебя, и в моих мыслях расцветало шведское слово solros, которое переводится как «солнце». Оно так идеально тебе подходит. Солнце — золотое тепло твоих волос, розовые оттенки твоих губ, когда ты улыбаешься, и румянца, когда ты краснеешь. И также чувства, которые они вызывали: радостная надежда рассвета, успокаивающая благодарность заката, ощущение изумления, которое приносят они оба, ибо символизируют очередной день жизни, которую я когда-то считал даром, но научился называть чудом, потому что ты была там и делила жизнь со мной.
Так что вот они, рассвет и закат, взрывающиеся твоими цветами, напоминающие мне о тебе и о том, что мы разделили. Они воспоминания о поцелуях и целительном прикосновении, о ранних утрах и поздних ночах, о смехе и умиротворённом молчании. Они запечатлевают жизнь, которую мы выстроили и которую я так боялся потерять.
Я так боялся, Руни. Боялся, что ты осознаешь, что наши отношения не совместимы с внешним миром, из которого ты ко мне пришла, и что потом ты разобьёшь мне сердце или сломаешь себя ради меня. Говорил себе, что отпуская тебя из наших отношений, я ставлю твоё счастье превыше своего, и именно этого я хочу — твоего счастья превыше всего. Но потом я уцепился за свой страх, когда ты попыталась сказать мне, что я неправильно понял… что мы и были твоим счастьем, а я это отнимал.
Я не послушал. Я не поверил тебе. Я очень сожалею.
Рисуя эти картины, я обрёл слова и поговорил со своим психологом. Мы поговорили об осуждении, которое я вбил в себя, и о том, как я живу. Я думал, что смирился с тем, кто я и каков я. Оказалось, что всё немножко сложнее. Я продолжу работать над этим. И для себя, и, если ты сможешь простить меня, для тебя тоже. Для нас.
Я хочу быть с тобой, там, но я здесь, принимаю мою
