class="p1">Князь улыбнулся покланившемуся Ленчичанину.
— Я жил у пани Крачковой. С позволения вашей княжеской светлости, сказать правду, я сомневаюсь, что вы знаете о Крачковой; но это в Кракове самая славная гостиница, или, сказать правду, шинка. Поэтому её посещают честные люди. Даже органист из костёла Девы Марии, et alii honoratiores. Я жил тогда у Крачковой (у неё отличное пиво), когда некий шляхтич (имя его я утаю, поскольку имя — тайна) входит и говорит мне что-то более или менее praeter propter: «Хотите заработать денег и за чужой счёт совершить путешествие?» Я, как никогда от честного заработка не отказывался, так и тут.
Говорю ему:
— Сказать по правде, согласен. Давайте поговорим об условиях, а тем временем пусть дадут пива.
И он, правда, велел подать пива, но сам не пил. Что тогда делается? Предлагает мне вместе с тремя другими шляхтичами похитить одного мальчика.
Соломерецкий вскочил с лавки.
— Что с вами? Может, воды? Или пива? — спросил шляхтич.
— Ничего, ничего, говорите дальше, — сказал князь, сдерживаясь и садясь, — какая-то очень интересная история.
— Правда, без лести, сказать правду.
— Но дальше.
— Иду дальше. Он предлагает мне похитить мальчика, жачка, или как там его, и отвезти в определённое место. Я говорю: «А кто это?» Он мне то то, то это; наконец мы договорились о месте, времени и условиях. И, правда, он велел снова дать мне пива, которого он не пил, только я. Назавтра в самую ночь Рождества…
— С кануна на первый день? — спросил, не в силах удержаться, князь.
— Да, да, мы его и увезли.
— Куда?
— Прошу только слушать! Мальчик сначала жаловался, но тот шляхтич что-то ему сказал, и он так смягчился, что поехал. А нужно знать, ваша светлость, что это не первый попавшийся мальчик! Большого рода. И мы его увезли от какого-то преследования, как говорили.
— Но куда его увезли? — спросил князь.
— Здесь аркан, ваша светлость?
— А за кувшин мёда скажешь мне? — сказал презрительно князь.
Шляхтич неслыханно возмутился.
— Я? Простите, князь, сказать правду, за королевство этого мира я этой тайны не расскажу.
— Это очень честно и благородно, — сказал князь, сдерживаясь, но затем шепнул что-то слуге и принесли кувшин мёда.
Сначала заставив себя упрашивать, Ленчичанин начал пить, а, выпивив, признался, что ребёнка вывезли в Литву, но больше ни слова. Однако настойчивость и явное беспокойство князя не ускользнули от глаз пьяного; он начал причитать, догадываться, что сделал глупость, и, разыграв необходимость в отдыхе, вынес седло и узелки в сени, оседлал коня, оглянулся и ускакал.
V
Чурили
Мы снова вернёмся в Краков, где пан Чурили с сыном идут к княгине. Добавим, что Анна о таких близких родственных отношениях двоих Чурили совсем раньше не знала. Покинутый и отвергнутый ребёнок даже не имел места в воспоминаниях старца; сын никогда не говорил ей о своей семье. Поэтому, когда они вдвоём показались у княгини, она из их совместного прихода ничего заключить не могла.
Был полдень, Анна только что возвратилась из костёла. Объявили пана Чурили. Несмотря на то, что она его подозревала из-за предупреждения нищего, княгиня не смела пред-предположить, что старый верный слуга может её выдать.
Поэтому она приняла его почти как всегда. Старец вошёл в комнату с лучезарным лицом, таинственно улыбаясь. Он, как обычно, поклонился Анне и, показывая сына, который побледнел и дрожал, поглядывая на княгиню, сказал:
— Я привёл к вам моего сына.
Анна подняла глаза, долго смотрела на незнакомца, казалось, что-то вспоминает, невольно зарумянилась и опустила голову.
— Бедняга, — воскликнул Чурили, — он много выстрадал в татарском плену, его даже трудно узнать, так изменился. Из молодого человека почти старик.
— В плену! — грустно повторила Анна. — И долго вы в нём оставались?
— Больше десяти лет, княгиня.
При звуке голоса пана Чурили она снова подняла на него глаза и, будто бы отталкивая возвращающиеся странные воспоминания, прибавила:
— А как же из него вышли? Выкупили?
— Я сбежал, княгиня. О! Тяжела была и неволя, и побег, и возвращение к своим! Напрасно я искал, кто бы меня узнал, даже отцу должен был напомнить о себе: дома, в окрестности почти все забыли старого знакомого, некоторые от него отказывались, другие верить ему не хотели.
— Дома? — спросила, очевидно, беспокойная Анна. — Где вы раньше жили?
— В Подолье.
Смущённая княгиня повернулась к старому Чурили.
— Вы мне никогда не упомянали о сыне.
— Я был несправедлив по отношению к его матери, в отношении его. Бог меня покарал и отобрал второго ребёнка. Только теперь я опомнился, но было слишком поздно.
— Каким образом вас взяли в плен? — спросила она, украдкой бросая на него взгляд.
— Я был в одном походе на Днестре, где другие погибли, я даже смерти не нашёл, только тяжёлое рабство.
— Давно?
— Я даже счёт годам потерял, — грустно отрезал Чурили, — больше десяти. Я был потом в Буджаке, в Константинополе, Адрианополе, узником на цепи лавки галеры, в работе, в мытарствах, в болезнях; убежавший, пойманный, битый как животное, презираемый как зверь… Наконец, попав на границу в Кадым, я сбежал.
— С кем вы были на Днестре в этом походе? — спросила, сдерживаясь, Анна.
Старый Чурили глядел то на сына, то на княгиню, его сердце билось молотом, как раньше уже, как в молодые годы, ждал развязки с беспокойством и тревогой.
— С паном князем.
— С моим мужем? — спросила, покраснев, Анна.
— Да.
Она вновь бросила на него взгляд, сильный, полный вопросов и надежды.
Чурили едва мог сдержать себя.
— Где вы жили раньше? Говорите, на Подолье, но в которой стороне?
— Недалеко от Винницы, — сказал Чурили.
Анна, совсем забывшись, со слезами на глазах, дрожа, стала в него всматриваться, и с криком вскочила со стула:
— Это он! Это он!
Тогда довольный этим доказательством неожиданной памяти, Чурили бросился перед ней на колени, но ни слова не мог вымолвить, плакал; Анна упала на стул вся в слезах.
Старик не знал, что делать.
— Да, это я, это я, — сказал наконец Надбужанин, — и спасибо, княгиня, что вы узнали своего старого слугу. Эта минута вознаградила меня за татарский плен, за муки долгих лет, за всё!
— Может ли это быть? Может ли быть? — прервала Анна. — Это не сон? Это вы? И вы могли узнать меня?
— Я вас сразу узнал, когда просил у вас милостыню у дверей князя Соломерецкого, но тогда я не был узнан, ни позже, когда я долго сидел под этим домом.
— Как это? Тот нищий, литовник?
— Это был я.
— Я вас узнать не
