никогда больше не встретятся, хотя, наверное, еще долго будут друг друга вспоминать.
Все эти загадки ждут город в ближайшем будущем. А сейчас Степа идет по Садовому и думает, что благодаря ему будущее у города есть. И мысль эта разливается по Степе как обжигающий коньяк. А еще он думает про царевну. И вдруг вспоминает, что время, отведенное ему в Подмосковии, сейчас закончится? Надо скорее вернуться туда.
– Степа!
Степа поднимает голову. Ему все казалось, что после сражения с царем нежитей, после мира Подмосковия, после страшного пожара его ничем нельзя будет удивить, но нет. На фонарном столбе висит, зацепившись ватником за фонарь, Фомич.
– Степа! Сними меня. Пожалуйста! Я тут давно висю, мне надоело!
Степа останавливается под фонарем и начинает хохотать. Учитывая его внешний вид, зрелище довольно пугающее, но зрителей нет, и он может хохотать вдоволь. Ну он, конечно, снимет Фомича. Хотя бы потому, что Фомич покажет ему путь домой, но снимет минут через пять. А пока Степе просто надо посмеяться.
Эпилог
Степе было непривычно и странно идти по улице Подмосковия одному. Времени Фомичу хватило только на то, чтобы один последний (и первый) раз обняться со Степой. Старик умер, и Степе было грустно – он успел к нему привязаться. Он кое-как нашел ход обратно в другую Москву. Нигде не задерживаясь, шел по направлению к терему.
Город опустел. По большей части его обитатели так и не вернулись обратно. Вероятно, в ближайшие недели погибшие и ненайденные в пожаре москвичи снова заполнят здешние улицы, но пока над городом висела тишина. Степе не было от этого грустно: ему казалось, что каждый из оставшихся наверху сегодня заслужил спасение. И палач Мирон, и дезертир и трус Фомич, и смешной Васька. Такая мысль Степу успокаивала. А вот почему он остался и не исчез – этот вопрос он собирался задать профессору Вознесенскому. Если, конечно, профессор тоже не пал ночью (во второй раз) смертью храбрых.
Профессор сидел на ступенях терема. Стрельцов не было видно. Вознесенский сидел и задумчиво курил.
– Вы вернулись, профессор?
Вознесенский с удивлением поднял глаза на Степу, обрадовался, вскочил и начал с каким-то излишним энтузиазмом жать ему руку.
– Я, дорогой Степан, в сегодняшних приключениях участия не принимал. Уж извините, я теоретик, не практик. Однажды в моей жизни я уже соприкоснулся с изучаемым предметом, и как-то, знаете, больше не тянет.
Он отпустил Степину руку и оглядел его с ног до головы.
– А вы, я вижу, справились с задачей?
Весь Степин вид – изорванный, в саже, копоти, в полусгоревшей кое-где одежде – говорил о героическом характере его ночных похождений. Он коротко кивнул профессору.
– Кажется, да.
Вознесенский вспомнил про тлеющую в его руке сигарету и смачно затянулся.
Степа почему-то не сомневался, что профессор решит отсидеться в безопасности. Ему было грустно и даже немного брезгливо сейчас с ним общаться, но Степе нужны были объяснения. Он втайне надеялся, что профессор сам догадается, с каким именно вопросом Степа пришел к нему, и ему не придется его задавать. Но раз так…
– И все-таки. Что вы мне там объясняли про смерть, про искупление, про долг Тени, я все вроде исполнил, и чего? Почему я все еще тут?
Профессор задумчиво посмотрел на Степу. Кажется, такой вопрос даже не приходил ему в голову.
– А ведь вы правы. Действительно странно. Может быть, вы не справились с задачей?
Степа замотал головой.
– Справился. Точнее, мы все справились.
Вознесенский еще раз затянулся и начал расхаживать вокруг Степы кругами, размышляя вслух.
– Ну, раз вы справились, то вы должны были исчезнуть. Это плата, договор, который город как бы заключил с вами. Шанс на искупление в обмен на подвиг. Хм.
Видимо, Вознесенскому пришла в голову новая идея. Он остановился и повернулся к Степе.
– А Фомич? Что стало с этим вздорным стариком?
Степа рассказал Вознесенскому все, что знал. И о самолете, и о том, какое деятельное участие принял Фомич в событиях минувшей ночи. Ему стало немного обидно за старика, и кое-где он даже приукрасил героизм его подвигов.
– Тогда все очевидно!
Вознесенский хлопнул себя ладонью по лбу.
– Фомич! Фомич занял ваше место. Он был Тенью и не справился со своей задачей много лет назад. А сейчас – справился. Совершив свой, как вы говорите, подвиг, он исполнил свою часть договора с городом, и город отпустил его.
– А я что? Ад или рай для меня отменяются, что ли?
– Ну, не отменяются, но, очевидно, откладываются.
От этого разговора профессор пришел в состояние крайней ажитации и снова начал кругами расхаживать вокруг Степы.
– Мне надо непременно обсудить произошедшее с коллегами! Это прецедент, который поменяет много в наших представлениях об устройстве мира!
Но Степе уже наскучил и разговор, и назойливый Вознесенский. Раз ад откладывался (а в перспективу рая Степа как-то не очень верил), то у него есть еще в Подмосковии дела. Чтобы сменить тему разговора, Степа решил прибегнуть к самому надежному способу: грубой лести.
– Профессор, вы ведь знаете мир Подмосковия лучше всех, позвольте, я задам вам вопрос как эксперту?
Вознесенский, который сначала собирался оскорбиться тем, что его прервали, аж приосанился от такой похвалы.
– Конечно, Степан, разумеется, я буду счастлив вам помочь чем смогу!
И Степа объяснил вдохновленному ученому, что именно ему было от него нужно.
* * *
Мир Подмосковия был причудлив и многообразен, это Степа уже давно понял. Но понял он и другое: мир этот был устроен и жил по строгим правилам. И пусть не все правила были понятны или очевидны, они существовали и нарушаться не могли. Например, если жизнь твоя закончилась смертью без погребения, ты окажешься здесь. Тут не было вариантов. С другой стороны, оказавшись в Подмосковие, человек получал право выбрать: он мог жить активной загробной жизнью или же впасть в спячку. Степа помнил, что Вознесенский, кажется, рассказывал ему об этом при первой встрече. И сейчас профессор освежил его память и заодно рассказал, где именно он может найти дома, в которых обосновались тихие жители другой Москвы. Как оказалось, чаще всего найти их можно было где-то рядом с легендарными кабаками, потому что даже впавшие в спячку граждане иногда просыпались, чтобы утолить жажду – возможность пить сколько угодно без похмелья для многих из них была похожа на рай.
Кабак, в который, согнувшись, заходил Степа, стоял во дворе, зажатый между двух покосившихся доходных домов. Он был больше похож на хлев или сарай, чем на респектабельное питейное заведение. Внутри Степу ждали полумрак, грубо сколоченная деревянная мебель
