Хотя Матори был, по существу, истым воином прерии, он далеко превосходил своих соплеменников в том отношении, что ум его воспринимал некоторые зачатки цивилизации. Ему приходилось вступать в частые сношения с торговцами и войсками в Канаде, и общение с ними разрушило многие из диких понятий, внушенных ему, так сказать, при самом рождении, хотя и не заменило их другими, более определенными. Его суждения отличались скорее хитростью, чем верностью, а философия — скорее смелостью, чем глубиной. Подобно тысячам гораздо более просвещенных людей, воображающих, что они могут пройти через все испытания человеческого существования при помощи одного только своего мужества, он отличался нравственностью, легко приспособляющейся к обстоятельствам; побуждения его были эгоистичны. Таковы были характерные черты индейского вождя. Они становятся понятными, если обратить внимание на условия жизни индейца. Матори был во многом похож на всех людей подобного типа, хотя, конечно, его характер был несколько иной, сообразно обстоятельствам.
Несмотря на присутствие Инесы и Эллен, тетонский воин вошел в хижину своей любимой жены с видом и походкой властелина. Шаги его одетых в мокассины ног не производили никакого шума, но бряцания браслетов и серебряных украшений на ногах было достаточно для того, чтобы возвестить о его приходе. У входа в палатку, Матори откинул завесу из шкур и предстал перед находившимися там женщинами. Тихий крик удовольствия сорвался с уст Тачечаны при этом неожиданном появлении, но она тотчас же подавила волнение и приняла сдержанный вид, характерный для матроны ее племени. Вместо того, чтобы ответить на брошенный на него украдкой взгляд молодой и втайне обрадованной жены, Матори двинулся к ложу, занятому его пленницами, и стал перед ними в гордой, внушительной позе индейского вождя. Старик проскользнул мимо него и принял положение, соответствовавшее возложенному на него поручению.
Женщины замерли от изумления и хранили гробовое молчание. Хотя они уже привыкли видеть воинов-дикарей во всем ужасном уборе их страшной профессии, в манере вошедшего, в его дерзком, непонятном взгляде было что-то, заставившее обеих женщин опустить глаза под влиянием охватившего их чувства ужаса и смущения. Наконец Инеса пришла в себя, и, обратясь к Трапперу, спросила, чему они обязаны таким неожиданным и необыкновенным посещением. Старик колебался; но, прочистив горло, как человек, делающий мало привычное для него усилие, решился ответить.
— Леди, — сказал он, — дикарь всегда дикарь, и вы не можете ожидать привычек и формальностей городов в пустынной и дикой прерии. Как сказали бы индейцы, моды и любезности — такие легкие предметы, что им ничего не стоит улететь. Что касается меня, то хотя я и лесной человек, но в свое время видел обычаи важных господ, и меня нечего учить, чем они отличаются от других обычаев. В молодости я долго был слугой, — не из тех, что бегают по приказаниям по всему дому, — я прошел службу в лесу вместе со своим офицером и отлично знаю, как подойти к жене капитана. Если бы я распоряжался этим визитом, я сначала громко кашлянул бы у двери, чтобы вы знали, что идут чужие, а потом…
— Дело не в том, как делается этот визит, — сказала Инеса, слишком обеспокоенная для того, чтобы выслушивать многоречивые объяснения старика, — а зачем он?
— Об этом скажет сам дикарь. Дочери бледнолицых желают знать, зачем великий тетон пришел в хижину?
Матори взглянул на спрашивавшего с изумлением, показавшим, как необычен этот вопрос для него. Потом он принял снисходительную позу и ответил после некоторого промедления:
— Напой в уши темноволосой. Скажи ей, что хижина Матори очень велика и неполна. Она найдет тут место для себя, и никто не будет выше нее. Скажи светловолосой, что и она может остаться в хижине какого-нибудь храбреца и есть его дичь. Матори — великий вождь. Рука его никогда не закрыта.
— Тетон, — возразил Траппер, покачивая головой в знал полного неодобрения того, что он слышал, — язык краснокожих должен быть окрашен в белое, прежде чем он станет музыкой для ушей бледнолицей. Если бы твои слова были сказаны, мои дочери закрыли бы уши, а Матори оказался бы не воином, а купцом в их глазах. Выслушай, что тебе скажет Седая Голова, и поступи сообразно с этим. Мой народ — могущественный народ. Солнце поднимается на восточном краю его земли, а садится на западном. Земля его наполнена смеющимися девушками с блестящими глазами, такими же, как те, что ты видишь здесь. Да, тетон, я не лгу, — прибавил он, заметив, что тетон вздрогнул с выражением недоверия, — с блестящими глазами, не менее приятными на вид, чем те, что ты видишь перед собой,
— Разве у моего отца сто жен? — прервал его дикарь, дотрагиваясь до плеча Траппера, видимо, заинтересованный его ответом.
— Нет, дакот, Владыка жизни сказал мне: «Живи одиноко: лес будет твоей хижиной; облака — кровлей твоего вигвама». Но никогда не связанный таинством, которое соединяет у людей моего народа одного мужчину с одной женщиной, я часто видел проявления любви, связывающей их. Пойди в области моего народа; ты увидишь дочерей тамошней местности, порхающих по городам, словно разноцветные, веселые птицы во время цветения. Ты встретишь их, поющих, веселых, вдоль больших дорог и услышишь их смех, отдающийся в лесах. Они прелестны на вид, и молодые люди любят смотреть на них.
— Хуг! — вскрикнул Матори, внимательно прислушивавшийся к словам старика.
— Да, и ты вполне можешь доверять тому, что слышишь, потому что это не ложь. Но когда юноша находит девушку, которая нравится ему, он говорит ей это таким нежным, тихим голосом, что никто другой не слышит его слов. Он не говорит ей: «Моя хижина пуста и в ней есть место». Он говорит: «Строить ли мне хижину; и укажет ли мне девушка, вблизи какого источника она желала бы жить?» Голос его слаще меда и проникает в уши, словно песня королька. Поэтому, если мой брат желает, чтобы его слова были выслушаны, он должен говорить языком белых.
Матори глубоко задумался, в изумлении, которого не пробовал скрывать. Унижаться так воину перед женщиной значило перевернуть весь строй, общества, и согласно его установившимся понятиям, подвергнуть унижению достоинство вождя. Но при взгляде на Инесу, сидевшую с таким сдержанным, внушительным видом и нисколько не подозревавшую истинного значения такого необыкновенного посещения, дикарь испытал непривычное для него влияние манер белых девушек. Он наклонил голову в знак того, что признает свою ошибку, отступил немного и, приняв позу, полную небрежного достоинства, начал говорить с уверенностью человека, не менее искусного в ораторстве, чем в военном деле. Не спуская глаз с ничего не подозревавшей жены Миддльтона, он начал:
