И все-таки определяющим фактором в довоенной писательской судьбе Генри Каттнера было творчество Лавкрафта. Их связывала обильная переписка (патологическая нелюдимость и, как следствие, невероятная эпистолярная активность короля «литературы ужасов» стали притчей во языцех). Поэтому, когда речь заходит о сольном творчестве Генри Каттнера довоенной поры, имеется в виду фантастика в основном «страшная» или фэнтезийная — ни намека на заразительно-смешных Галлагера или Хогбенов!
Увлечение Лавкрафтом свело Каттнера и с Кэтрин Мур — непререкаемый авторитет и гуру, сам того не ведая, сосватал двоих из своих верных адептов. Произошло это и просто, и неожиданно.
Когда в 1935 году молодой Каттнер завязал переписку с Лавкрафтом, уже известная к тому времени писательница Кэтрин Мур также числилась в корреспондентах короля «литературы ужасов». Правда, мастер тоже до поры до времени не догадывался, что за нейтральными инициалами К. Л. Мур скрывается женщина! Хорошо знал и высоко ценил творчество новой звезды журнала «Weird Tales» и Генри Каттнер — лишь природная робость не позволяла ему написать восхищенное письмо «мистеру Муру»… И тут подвернулся редкий шанс: сам Лавкрафт попросил молодого фэна переслать несколько книг «мистеру Муру», которого мэтр высоко ценил. Каттнер с удовольствием исполнил просьбу Лавкрафта… Легко представить себе изумление молодого человека, когда он получил ответ за подписью миссис Мур!
Закончился этот роман в письмах свадьбой в Нью-Йорке в июне 1940 года, ставшей, мягко говоря, неожиданностью даже для близких друзей молодоженов.
Чтобы понять, что так удивляло в этом браке людей, знавших обоих писателей, нужно хотя бы в двух словах рассказать, кем к тому времени была нареченная Генри Каттнера.
Кэтрин Люсиль Мур родилась в 1911 году. В отличие от Каттнера, в жилах которого бурлил целый коктейль из немецкой, еврейской (дед — раввин), английской, ирландской и даже польской кровей, Мур была англосаксонкой с легкой галльской примесью — оттого в ее произведениях столь часты французские имена и названия. До литературы она сделала удачную карьеру в бизнесе. Во времена Великого Кризиса молодая красивая женщина не только смогла устроиться на работу в провинциальный банк, но и за десять лет пройти в нем путь от простой секретарши до президента! Для представления о том, что за характер скрывало личико романтической красавицы, одного этого факта, полагаю, достаточно.
А если добавить, что все эти десять лет аккуратная и исполнительная сотрудница банка после работы писала для души фантастику… И какую! Дебютный и, по мнению многих, лучший рассказ Мур «Шамбло» (1933), где впервые появился ее самый популярный персонаж — бравый космический рейнджер Нортвест Смит, произвел фурор в «Weird Tales»: после этого все, что приходило по почте от «мистера К. Л. Мура», редактор немедленно ставил в текущий номер. Успехом пользовались и произведения другого цикла Мур — о королеве-амазонке Джирел из Джойри. Понятно, почему творчеству Кэтрин Мур путь к советскому читателю был закрыт.
И вот на этой красавице, успешной банкирше и именитом авторе женился Генри Каттнер — по всем параметрам, прямая противоположность ее любимому герою Нортвесту Смиту: застенчивый, худой брюнет с усиками, малоизвестный писатель, перебивавшийся откровенной поденщиной в журнальчиках, часто весьма сомнительного свойства. Словом, никакой не герой и не победитель.
Но Кэтрин Мур была женщиной сообразительной и практичной и в свои 29 лет уже набралась кое-какой житейской мудрости: «Нет ничего скучнее, чем выйти замуж за Нортвеста Смита. А Генри Каттнер, судя по его творчеству и свидетельству знавших его людей, был человеком удивительно изобретательным, восприимчивым, обладал свежим взглядом на все вокруг — и очень, очень остроумным. Я думаю, все мы ценили его в основном за уникальное чувство юмора. Но в то же время в нем ощущалась такая внутренняя сила и самодисциплина, которые я редко встречала в мужчинах. И за это я особенно благодарна Генри — в ряде случаев он меня крепко выручил. Этим — а не внешним сходством — он напоминал мне Нортвеста Смита».
Сняв себе скромную квартирку в пригороде Нью-Йорка, молодожены прожили на Восточном побережье еще год. А потом Америку потрясла трагедия в Перл-Харборе, и Соединенные Штаты официально вступили во вторую мировую войну. Каттнера призвали в армию, но на фронт он не попал из-за врожденного порока сердца и всю войну провел санитаром в военном госпитале в Форт-Монмуте, штат Нью-Джерси.
Как уже говорилось, в литературу Мур и Каттнер пришли еще до войны. А стоило им только пожениться, как их творческие энергии слились в одну «критическую массу» — и началась цепная реакция! Для знававших их по отдельности читателей фантастики признанная дама и подававший надежды король из колоды куда-то бесследно исчезли, зато посыпалось два десятка «джокеров».
Ни один из известных нам в переводах юмористических рассказов Каттнера под его именем при жизни писателя не выходил. А многие серьезные — в частности, упомянутое «Лучшее время года» (1946) — и написаны не им. Зато теперь вся продукция, подписанная многочисленными «мужскими» псевдонимами, представляла собой плод коллективного творчества супругов. Причины подобной дискриминации по признаку пола (считанные совместные рассказы вышли под именем одного Каттнера) очевидны: к «авторшам» читатель science fiction привыкнет еще не скоро.
Знаток жанра Сэм Московиц вспоминал: «Представьте себе, что кто-то из авторов, которых вы числили в третьеразрядных, вдруг заявит, что именно им и никем иным написаны многие превосходные вещи Теодора Старджона или Клиффорда Саймака. А попутно еще и признается с легким смущением, что и кое-какие произведения Марка Клифтона, Кордвайнера Смита, Кристофера Энвила и других — тоже его! Приблизительно ту же реакцию вызвало публичное признание Генри в том, что Лоуренс О’Доннелл и Льюис Пэджетт — это все он, Генри Каттнер. А кроме того — еще и Кит Хэммонд, Келвин Кент, Пол Эдмондс и ряд других авторов с устойчивой репутацией и именем!»
Вскоре успех Генри Каттнера достиг славы таких корифеев тогдашней НФ, как Азимов, Ван-Вогт, Лейнстер или Лейбер. Однако, в отличие от всех перечисленных, Каттнер, вероятно, был единственным, кто достиг вершин славы, оставаясь инкогнито. И притом не без помощи сознательно оставшейся в тени жены…
Писали они так: Каттнер начинал фразу, а Мур ее заканчивала, после чего супруги менялись местами. Ему явно лучше удавались завязки рассказов, а она безукоризненно писала финалы.
Чтобы завоевать любовь наших читателей, Каттнеру и Мур достаточно было бы написать всего два цикла — уже упомянутые «галлагеровский» и «хогбенский», подробно представлять которые, полагаю, нет необходимости. Однако из-под пера Лоуренса О’Доннелла, Льюиса Пэджетта и иже с ними вышло еще немало других прекрасных рассказов, украсивших не одну антологию «лучшего за год». Достаточно вспомнить новеллу «Твонки» (1942), в которой замаскированная под радиоприемник «умная» машина вела слежку за своим хозяином. Или рассказ «Все тенали бороговы…» — о сообразительных детях, быстро разобравшихся в странных игрушках, случайно попавших к ним из будущего или какого-то иного измерения. А еще «Механическое эго» (1949), «Ты трогать моя подруга?! Моя убивать!» — эта фраза голливудского режиссера, превращавшегося то в Ивана Грозного, то в питекантропа, также в свое время стала фольклором…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
