— Отныне, — твердым голосом приказал Нейтли своей девице, — я категорически запрещаю тебе даже разговаривать с этим отвратительным стариком.
— Опять за старика взялся! — Девица чуть не плакала. — Почему?
— Потому что ему не нравится палата представителей.
— Боже мой! Что с тобой произошло? — воскликнула девица, запустив обе пятерни в свои каштановые локоны.
Но когда Нейтли уезжал, она очень по нему скучала и пришла в ярость оттого, что Йоссариан изо всех сил дал Нейтли по физиономии и ее друг оказался в госпитале со сломанным носом.
34. День благодарения
В том, что Йоссариан двинул Нейтли по носу в День благодарения, был целиком виноват сержант Найт. Случилось это после того, как вся эскадрилья почтительно поблагодарила Милоу за фантастически обильную трапезу. Офицеры и сержантско-рядовой состав обжирались полдня. С безграничной щедростью Милоу раздавал каждому желающему непочатые бутылки виски, и еще до наступления темноты повсюду белели меловые лица упившихся молодых солдат — они валялись как трупы на каждом шагу. В нос шибало винным перегаром. А многие еще продолжали возлияния, и буйное веселье не прекращалось. Грубая, необузданная вакханалия шумно разлилась по базе, через лес докатилась до офицерского клуба, захлестнула госпиталь и расположение зенитных батарей. В эскадрилье начались драки, а один раз дело дошло до поножовщины.
В палатке разведотдела капрал Колодный, балуясь пистолетом, прострелил себе ногу. Ему тут же намазали марганцовкой десны и пальцы ног, сунули в санитарную машину, и, пока машина мчалась в госпиталь, капрал лежал на спине, а из его раны хлестала кровь. Люди с порезанными пальцами, разбитой головой, с желудочными коликами и переломанными ногами с покаянным видом ковыляли к санчасти, где Гас и Уэс мазали им десны и пальцы ног марганцовкой и выдавали таблетки слабительного, которые пациенты немедленно швыряли в кусты.
Веселый праздник затянулся далеко за полночь, ночная тишь то и дело нарушалась дикими, ликующими воплями, натужным кряхтеньем блюющих, стонами, смехом, угрозами, руганью и звоном разбиваемых о камни бутылок. Издалека доносились похабные песни. В общем, гульба была похлеще, чем в новогоднюю ночь.
Боясь, как бы чего не вышло, Йоссариан на всякий случай лег спать пораньше, и вскоре ему приснилось, будто он несется очертя голову вниз по бесконечной деревянной лестнице, выбивая каблуками громкую дробь. Тут он на мгновение проснулся и сообразил, что кто-то стреляет в него из пулемета. Первой его мыслью было, что Милоу снова атакует эскадрилью. Йоссариан скатился с койки на пол и, беззвучно молясь, лежал трепещущим комком. К горлу подступали рыдания. Сердце стучало, как паровой молот. Однако гула самолетов не было слышно. Издалека доносился пьяный счастливый смех. «С Новым годом, с Новым годом!» — знакомый, торжествующий голос злорадно кричал откуда-то сверху в перерывах между короткими, злыми пулеметными очередями. Йоссариан понял, что какой-то шкодник пробрался к пулеметным позициям: Милоу оборудовал их в горах после своего налета на эскадрилью, заботливо обложил мешками с песком и укомплектовал надежными людьми…
Гнев и ненависть охватили Йоссариана, когда он понял, что стал жертвой бессовестной шутки. Его не просто разбудили, но превратили в запуганного, скулящего пса. Ему хотелось крушить и убивать. Никогда еще он не был таким злым. Сейчас он был злее, чем когда пытался задушить Макуотта. Пулемет снова дал очередь. Опять раздался крик: «С Новым годом!» — и злорадный смех скатился во тьму с горы, точно там ведьмы справляли шабаш. В тапочках на босу ногу и комбинезоне Йоссариан выскочил из палатки, горя жаждой мести. По дороге он вогнал обойму в рукоятку пистолета, взвел затвор, спустил предохранитель и приготовился к стрельбе. Он услышал, как Нейтли, пытаясь его перехватить, бежит за ним, окликая его по имени.
Пулемет снова затарахтел. Из темноты над гаражом заскользили оранжевыми черточками трассирующие пули, Они летели над самыми крышами смутно темнеющих палаток, едва не срезая их верхушки. Между короткими очередями раздавались раскаты хамского хохота. Йоссариан почувствовал, как бурлящая ненависть кислотой обжигает ему душу: эти подонки подвергают опасности его жизнь! Охваченный слепой, лютой яростью и решимостью, он сломя голову промчался по лагерю, пронесся мимо гаража и, едва переводя дух, полез в гору по узкой извилистой тропинке. Тут-то Нейтли, все еще продолжая кричать: «Йо-Йо! Йо-Йо!», наконец догнал его, и принялся уговаривать не ходить дальше. Он вцепился Йоссариану в плечо, пытаясь стащить его вниз. Йоссариан, ругнувшись, высвободился. Нейтли снова ухватил его, и тогда Йоссариан двинул кулаком изо всех сил по изящному мальчишескому лицу Нейтли, потом размахнулся еще раз, но Нейтли перед ним уже не было — тот лежал на земле, скорчившись, уткнув лицо в ладони. Кровь струилась между его пальцами. Йоссариан круто повернулся и, не оборачиваясь, начал карабкаться вверх по тропинке.
Скоро он увидел пулемет. Заслышав его шаги, двое вскочили — Йоссариан увидел их силуэты, — и прежде чем Йоссариан их настиг, они, издевательски хохоча, скрылись в ночи. Он опоздал. Их шаги затихли вдали. В пулеметном гнезде было пусто и тихо. Стояла свежая, безветренная, лунная ночь. Йоссариан невесело осмотрелся. Глумливый хохот снова донесся до него, на сей, раз откуда-то со стороны. Рядом хрустнул сучок. Йоссариан упал на колени и с холодным злорадством прицелился. Он услышал, как по ту сторону песчаного бруствера зашуршала листва под чьими-то осторожными шагами, и дал две короткие очереди. Ему тут же ответил хорошо знакомый пистолет.
— Данбэр? — окликнул Йоссариан.
— Йоссариан?
Оба вылезли из своих укрытий и усталые, раздосадованные вышли навстречу друг другу на поляну, держа пистолеты дулами вниз. Оба слегка дрожали от ночной свежести и дышали, как астматики, от быстрого бега в гору.
— Смылись, мерзавцы, — сказал Йоссариан.
— Они отняли у меня десять лет жизни! — воскликнул Данбэр. — А я уж было подумал: сукин сын Милоу опять бомбит нас. Сроду я так не пугался. Хотел бы я знать, кто эти мерзавцы?
— Один из них — сержант Найт.
— Давай пристукнем его! — У Данбэра стучали зубы.
— Какое он имел право так пугать нас?
Но Йоссариану уже больше никого не хотелось убивать.
— Давай-ка сначала поможем Нейтли. Мне кажется, я его основательно покалечил. Он там, внизу.
Но на тропинке Нейтли не оказалось, хотя по крови на камнях Йоссариан точно определил место их схватки. Нейтли не было и в палатке. Они не могли отыскать его до следующего утра, пока не узнали, что Нейтли лежит в госпитале со сломанным носом, и тогда они тоже легли в госпиталь. В первую секунду Нейтли испугался, когда сестра Крэмер ввела в палату его приятелей, облаченных в халаты и шлепанцы, и указала им их кровати. На носу у Нейтли красовался толстый гипсовый лубок, а под глазами темнели синяки. Когда Йоссариан подошел к нему, чтобы извиниться за вчерашнее, Нейтли залился стыдливым румянцем и стал смущенно твердить, что очень сожалеет обо всем случившемся. Йоссариан чувствовал себя ужасно. Он не мог спокойно смотреть на расквашенную физиономию Нейтли, хотя его друг выглядел настолько комично, что Йоссариан едва удерживался от хохота. Данбэру стало противно от их нежностей, и все трое испытали облегчение, когда в палату приплелся Заморыш Джо со своей замысловатой фотокамерой и липовыми симптомами аппендицита. Заморыш Джо постарался устроиться поближе к Йоссариану, чтобы запечатлеть на пленке Йоссариана, лезущего под юбку к сестре Даккит. Но он здорово просчитался, как, впрочем, и сам Йоссариан. Сестра Даккит решила выйти замуж за доктора — за любого доктора, поскольку все они неплохо зарабатывали, и поэтому не хотела рисковать своей репутацией. Заморыш Джо рассердился и горевал до тех пор, пока в палату не привели нового больного — кого бы вы думали? — капеллана, обряженного в коричневый бархатный халат. Капеллан сиял, как медный таз, тщетно пытаясь согнать со своего худого лица довольную, лучезарную улыбку. Он попал в госпиталь с жалобами на боль в сердце в связи со скоплением газов в желудке и с тяжелой формой висконсинского лишая.
— Что это еще за чертовщина такая — висконсинский лишай? — спросил Йоссариан.
— То же самое интересует и докторов! — с гордостью выпалил капеллан и разразился хохотом. Никто никогда не видел его таким озорным и таким счастливым. — Висконсинского лишая не существует в природе. Неужто вам не ясно? Я наврал. Я вступил в сделку с докторами. Я им пообещал, что сообщу, когда пройдет мой висконсинский лишай, если они мне пообещают не пытаться его лечить. А ведь прежде я никогда не лгал. Ну разве это все не чудесно?
Капеллан согрешил, но из этого вышло не зло, а добро. Общепринятая мораль подсказывала ему, что — врать и увиливать от своих обязанностей — это грех, а грех, как всем известно, есть зло. А зло не может породить никакого добра. И тем не менее капеллан чувствовал себя превосходно, точно он сотворил добро. Следовательно, из этого логически вытекало, что лгать и увиливать от исполнения своих обязанностей — вовсе не грешно. В минуту божественного просветления капеллан изобрел спасительную карманную философскую систему. Он был в восторге от своего открытия. Это была воистину чудесная система!
