Эдит, ей придется пережить.
«Берегись начала», – сказал ей отец.
Эдит думала, что эта ноша самокритики теперь останется с ней навсегда, но она пообещала себе, что с этих пор будет бдительной, внимательно будет наблюдать за городом и миром вокруг. Перед лицом тьмы она будет готова перейти к решительным действиям рано, а не поздно.
Несли ли другие граждане Германии такую же ношу ретроспективных выводов? Сколько времени, думала Эдит, понадобится ее соотечественникам и соотечественницам, включая ее саму, чтобы искупить свою службу злу вместо добра?
90
Чечилия
Сан-Джованни-ин-Кроче, Италия
Апрель 1498
От графини Чечилии Галлерани, Сан-Джованни-ин-Кроче
Маркизе Изабелле д’Эсте, Феррара
Я прочла письмо Вашей светлости, и если Вы хотите увидеть мой портрет, я с удовольствием посылаю его Вам. И послала бы с еще большим удовольствием, если бы он был больше похож на меня. Поскольку он был написан много лет назад, когда я была наивной девочкой и только приехала в Милан.
Но Ваша светлость не должны думать, что это неполное сходство происходит от каких-то недостатков мастера, потому что, я полагаю, во всем мире нет художника, равного Леонардо да Винчи. Это исключительно потому, что я была много моложе, когда писался этот портрет. С тех пор я очень изменилась, так что если бы Вы увидели меня рядом с этой картиной, Вы бы и не подумали, что художник изобразил меня. Тем не менее, я надеюсь, что Ваша светлость примет это доказательство моего расположения и поверит, что я готова и стремлюсь удовлетворить Ваши желания.
Я с теплом вспоминаю время, проведенное с мастером да Винчи и мастером Бернардо Беллинчионе, который, к большому моему сожалению, умер от болезни вскоре после того, как написал оду, которую я прилагаю к портрету.
Также посылаю набросок, который сделал с меня мастер да Винчи, когда гостил у меня в прошлом году. Как я счастлива бываю встретиться со старым другом! На этом изображении Вы увидите много больше сходства со мной.
Молодая красавица с портрета исчезла, и я уже не узнаю в ней себя. Вместо нее Вы увидите счастливую немолодую женщину, в доме которой много детей, музыки и искусства. Я пришла к выводу о том, что войны неизбежны, красота мимолетна. Только любовь и искусство остаются неизменными. По крайней мере, этому научил меня мастер да Винчи.
91
Леонардо
Милан, Италия
Август 1499
В моей записной книжке несколько дюжин набросков существа, которое называют горностаем. При этом я ни разу не видел его.
Я составил себе представление о том, как этот зверек выглядит, наблюдая за хорьками некоторых дам с более экзотическими вкусами, портреты которых мне посчастливилось писать. Хорек испускает сильный запах из нижней части тела, если он напуган или возбужден. Впервые я задумался об этом существе много лет назад.
Эти наброски я складываю в кожаную папку вместе с другими стопками зарисовок, которые набрались у меня за все эти годы в Милане. Большие механические крылья. Руки. Головы. Горные буры. Черепа. Мадонны. Кареты. Летающие машины. Святые. Демоны. Я рисовал или писал их всех.
В конце концов, может быть, его светлости не помешало бы позволить мне завершить одну из многих предложенных мною военных машин, вместо того чтобы часами изображать в красках лица его любовниц. Юность их в конечном счете мимолетна, как и пребывание в этом доме. Если бы он мне это позволил, может быть, мне не пришлось бы так скоро покидать свою уютную спальню в городской резиденции его светлости.
Но колесо судьбы вращается. И теперь французы продвигаются на юг. Как ни старался Людовико иль Моро заключить союз с Францией, добился он только того, что они стали врагами. Люди всегда будут воевать.
Но я думаю, искусство и красота наполняют жизнь смыслом.
Так что мне пора возвращаться домой, во Флоренцию, к лучшим перспективам. Пора возвращаться к отцу, братьям, кошкам. К моим друзьям. К моим врагам. Вспомнят ли они меня через столько лет?
Закрываю замок кожаной папки и вглядываюсь в пейзаж за окном. Раньше, чем пушечная пальба и дым появятся над силуэтами северных холмов, я буду в родном городе.
Ибо военные машины я, может быть, и не создал, но доказал свою ценность как живописец. И во Флоренции я, может быть, опять вернусь к работе.
Благодарности
Я никогда не думала, что напишу книгу о Второй мировой войне. Я всегда избегала того, чтобы читать книги или смотреть фильмы о войне. Масштабы бесчеловечности, с которыми при этом сталкиваешься, всегда вызывали у меня чувство беспомощности. Даже будучи историком, я просто не могла осмыслить, как могло произойти такое чудовищное событие как холокост.
Во Второй мировой войне едва ли найдется эпизод более жестокий, чем вторжение нацистов в Польшу. Поэтому, когда один из моих детей-подростков – сын Макс – предложил нам с мужем посмотреть по телевизору документальный фильм о Гансе Франке, «Польском Мяснике», моим первым порывом было уклонится от просмотра и закопаться в роман, действие которого происходит в эпоху итальянского Возрождения. Но сын, который, кстати, родился недалеко от замка Сфорца, вырос в страстного любителя и знатока Второй мировой войны. В раннем детстве он различал все модели самолетов и все основные военные силы от побережья Нормандии до тихоокеанского театра военных действий. Он брал интервью у ветеранов в рамках скаутского проекта для ранга орел-скаут. Он обожал настольную игру «Ось и союзники» и – да! – всегда выигрывал. Так что во имя семейного времяпрепровождения я села на диван рядом с мужем и сыном.
Документальный фильм 2015 года «Что сделали наши отцы: нацистское наследие» включает в себя интервью с Никласом Франком, сыном Ганса Франка. Я сама не заметила, как немедленно провалилась в эту невероятную историю, но когда Никлас Франк рассказал, что картина Леонардо «Дама с горностаем» когда-то висела в доме его детства в Баварии, это меня сразило наповал. Правда часто выглядит невероятнее выдумки, но как, думала я, ради всего святого, это вообще могло случиться? И я сделала то, что делаю всегда: с головой погрузилась в исследование. Каково это, думала я, быть человеком, которому работодатель поручил украсть картину Леонардо да Винчи? Любопытство вело меня через одну кроличью нору за другой, пока в моей голове не окрепло четкое повествование в двух временных линиях. Эдит и Чечилия внезапно стали для меня такой же реальностью, как мои соседки. И тут уж книга стала писаться сама собой.
Я приложила все усилия,
