историки проводят параллели между Империей Карла Великого и Империей Рюриковичей. Эта параллель тоже не выдерживает никакой критики: Империя Карла Великого распалась на другой же день после его смерти, как в свое время распалась и Империя Александра Македонского. Обе они были результатом завоевания, насильственно объединившего племена, которые сами по себе объединяться вовсе не хотели. Идея Карла так и не реализована до сих пор. Русь реализовала свою идею сразу и, говоря несколько теоретически, – сразу и навсегда. Внешние катастрофы только внешним, так сказать, военно-административным способом дробили это единство, но оно всегда оставалось в недрах народного сознания, в народном идеале, и – как только катастрофы ликвидировались – снова выкарабкивалось из-под развалин и снова подымало знамя «Всея Великия, Малыя и Белыя Руси», как это потом формулировала Москва. Это было общенародным стремлением. На Западе такого стремления не было, и Империя Карла Великого так до сих пор и остается раздробленной на очень неопределенный и все время меняющийся ряд «уделов». Французы до сих пор входят в состав трех государств: Швейцарии, Франции и Бельгии – если не считать таких совсем уже неопределенных и переменных величин, как Люксембург, Лотарингия и Эльзас. И Карл, и Наполеон, и Бисмарк, и Гитлер строили свои Империи по бисмарковскому завету: «железом и кровью», способом, по-видимому, никудышным, ибо от крови – даже и железо ржавеет. Насильственные узы распадаются от первого же толчка или еще чаще, просто от прекращения насилия. Все эти Империи создавались
насилием. Наша создавалась
вопреки насилию. Там – ее создавали завоеватели, у нас она создавалась
против завоевателей. Там идея Рима, давно уже ставшая чисто книжной идеей, навязывалась сверху или чисто вооруженным путем (Карл, Императоры Священной Римской Империи, Наполеон, Бисмарк, Гитлер) или путем религиозной пропаганды (католицизм). Массы оставались или пассивно глухи, или активно враждебны. У нас действовало чисто органическое стремление масс, которое сметало и иностранных завоевателей и своих сепаратистов, и подчиняло
своим требованиям любое правительство, желающее остаться у власти. Первым из таких правительств было правительство Киевской Руси. В течение исключительно короткого промежутка времени Киевская Русь поднялась до того уровня, который сейчас определяется термином «первоклассная держава». Киев стал одним из крупнейших и богатейших, вероятно самым крупным и самым богатым городом Европы.
Я не буду останавливаться на описании киевского расцвета: об этом сказано во всех учебниках истории. Но этого расцвета хватило ненадолго. Киев пал вовсе не под давлением степи, а вследствие внутреннего расслабления. Феодальные западноевропейские влияния, проникшие в Киев вместе с его западноевропейскими торговыми, дипломатическими и династическими связями, не успели создать феодализма в его чистом виде. Власть была разорвана между членами княжеского рода, между киевскими князьями и парламентаризмом Веча, между верхами и низами общества. Ростовщическая «Русская Правда» давила киевские низы, попытки киевской публицистики – тогда исключительно церковной, вот вроде Даниила Заточника: укрепить единую и сильную княжескую власть, – разбивались об эгоистические стремления отдельных лиц, групп и слоев. Потенциально Киев был огромной военной, политической и культурной силой. Практически эта сила поедала самое себя. Степи только и оставалось, что добить уже изнутри разлагающуюся государственность.
Начало Москвы
Вспомним основные попытки создания славянской государственности. В эпоху упадка Киева и приблизительно до нашего времени таких попыток в основном было сделано семь – я не считаю южных славян. Это Киев, Галич, Чехия, Польша, Вильна, Новгород, Москва. О причинах упадка Киева я уже говорил.
Галич был изнутри съеден боярскими феодалами, которые в борьбе с галицкими князьями не остановились перед приглашением венгерских и польских интервентов. Тот же Ярослав Осмомысл, который, по «Слову о полку Игореве», «подпер горы Угорские своими железными полками, затворил Дунаю ворота, стрелял султана турецкого», уже не был самодержцем – бояре имели возможность сжечь его жену за колдовство и поднять восстание против его сына Владимира. Очередной князь галицкий – Роман прямо поставил тот вопрос, который у нас впоследствии пришлось решать Грозному: «пчел не передавить – меду не есть». Сыновья Игоря пытались решить этот вопрос практически – перебить бояр вообще, но сами были повешены боярами. И в результате «победы феодализма» галицко-русское княжество совсем перестало существовать.
Приблизительно такой же процесс, только раздвинутый на гораздо больший промежуток времени, пережила и Польша – ее судьбу мы знаем. Литовско-русское государство, с подавляющим преобладанием чисто русских элементов, вначале было почти совершенно свободно от феодальных отношений и, как самостоятельное государство, было предано его аристократией, которая предпочла польские вольности русской дисциплине. Своеобразная форма торгового феодализма, так сказать, венецианско-ганзейского стиля развилась и в Новгороде – и новгородские низы предали Новгород и перешли на сторону Москвы (битва при реке Шелони).
Из всех попыток удалась только московская. Говорить о торговых или о производственных преимуществах Москвы, по сравнению с Киевом, Галичем, Варшавой, Вильной, Новгородом, было бы просто глупо. Говорить о внешней безопасности Москвы – может быть, еще глупее. Но если мы вспомним о том, что Московскую Русь основали эмигранты из Руси Киевской, то есть те люди, которым «феодальные отношения» опротивели раньше и острее, чем другим, то мы вправе будем предположить наличие у Москвы какого-то «естественного отбора» антифеодального настроения людей. Это они, эти люди и их потомки, поддержали Андрея Боголюбского и трех Иванов – Калиту, Ивана Третьего и Ивана Грозного, и это они создали тот общественный фон, на котором аристократии так и не удалось добиться реализации своих баронских прав и привилегий. Ту же мысль мы можем выразить в несколько иной форме: первая попытка создания чисто русского государства – на берегах Днепра – не удалась не из-за «степи», которая давила Москву еще тяжелее, чем Киев, а из-за потери того основного государственного стержня, на котором вначале держался Киев и благодаря которому впоследствии одержала верх Москва. Те русские люди, которые оставили Киевщину, почти немедленно начали новое собирание земли русской, и в этом отношении народные низы неизменно шли рука об руку с великими князьями.
История называет Андрея Боголюбского первым «самовластцем» северной Руси. Андрей Боголюбский, по-видимому, имел некоторые личные качества самовластия и, конечно, еще больше имел желания самовластия: такие желания были свойственны решительно всем князьям. Было бы странно предположить существование какого бы то ни было князя, жаждавшего ограничений своей власти с чьей бы то ни было стороны. Вопрос заключается не в желании – оно, повторяю, было у всех, а в возможностях. Государственные способности Андрея Боголюбского выразились прежде всего в том, что он поставил свою ставку туда, куда было нужно: на низовую массу. И именно потому оставил
