– Ты сам не понимаешь, что делаешь. Это отличная скульптура, ты себя уничтожаешь. – Я силой разжала его пальцы и обхватила ручку кувалды. – Я прошу тебя успокоиться и поговорить об этом со мной. Пожалуйста.
Плечи Квентина опустились, он отбросил в сторону тяжелый инструмент и устало опустился на бетонное основание. Я присела перед ним на корточки, взяла его исцарапанные руки в свои и крепко сжала.
– Ты заболеешь, если будешь и дальше так работать. Ты похудел, плохо спишь, ешь всухомятку, твои руки покрыты не зажившими ожогами от сварки. Выглядишь просто ужасно, и я уже много недель не видела, чтобы ты улыбался.
Губы Квентина дрогнули, измученные глаза впились в мое лицо.
– Ты пытаешься польстить мне?
– Я сожалею, что согласилась с твоей идеей. Она разрушает тебя.
– Но проклятая скульптура меня не убила… Пока.
– Не говори так. – Я заговорила громче. Я как будто прозрела. – Ты хочешь, чтобы она причинила тебе боль. Но почему, Квентин? Что, по-твоему, ты сделал своему отцу, чтобы тебя так мучило чувство вины? Что с тобой происходит?
– С каждым днем я все отчетливее вспоминаю отца. – Квентин говорил медленно, каждое слово давалось ему с трудом. – Каждый проклятый день на морозе, каждый ожог, каждая капля пота, и он возвращается ко мне, подходит все ближе. Я вспоминаю, что отец говорил мне, когда я впервые приехал в нему на тот склад, где была его мастерская. Я помню, как он учил меня играть в карты; говорил, что надо сказать девочкам; внушал мне чувство чести, говорил о самоуважении и самодисциплине; показывал мне, что значит быть мужчиной в его понимании этого слова.
– Это хорошие воспоминания.
Квентин покачал головой.
– Я помню и то, как отец сидел в жаркий день под вентилятором, обхватив голову руками, а с его лица капал пот. У него были порезы и ожоги от сварки на руках. И он сидел так, словно у него не осталось сил двигаться. И это была не только физическая усталость. Устали его сознание и его душа.
Он описывал своего отца, а я видела его самого в последние дни.
– Ты никогда раньше не понимал, как много отнимает у него его работа?
– Я понял это только сейчас, когда пытаюсь копировать его. – Квентин потер лоб рукой, и я увидела свежий ожог у самых волос.
– Я сейчас вернусь, – сказала я. Я сбегала в дом и вернулась с баночкой бальзама. – Эта мазь тебе поможет.
Квентин посмотрел на меня, а потом угрюмо рассмеялся.
– Ты считаешь, что этим можно вылечить все что угодно.
– Хотя бы для начала. – Я взяла его ладони в свои и стала втирать в них бальзам. Я делала вид, что изучаю линии на них.
– Ты умеешь читать по руке? И что же ты видишь? – он говорил с сарказмом человека, не верящего в подобные глупости.
Я и сама не верила в хиромантию, но решила воспользоваться возможностью немного подразнить его.
– Я вижу боязнь ответственности, боязнь обязательств, страх, что придется спать с одной-единственной женщиной всю оставшуюся жизнь. Все как обычно.
– Нет. – Его крепкие пальцы обхватили мое запястье. – Это страх умереть, – поправил меня Квентин.
Мне показалось, что на мгновение мое сердце перестало биться. Наконец я смогла произнести:
– Ты можешь сказать мне, почему боишься?
– Мужчины в моей семье умирают молодыми. Так всегда было. Их убивали на войне, они гибли от несчастных случаев… – Квентин замолчал, циничная усмешка искривила его губы. – Вероятно, Рикони притягивают к себе смерть. Мой отец не стал дожидаться своей очереди и утруждать себя размышлениями на этот счет. Должен отдать ему должное, он сам лишил себя жизни.
Я не сводила с него глаз.
– Если бы я поверила… – Я замолчала, пытаясь проглотить комок, застрявший в горле. – Я должна поверить в то, что можно изменить семейные традиции, или судьбу, или просто глупое невезение, или недопонимание. Называй это, как хочешь. Я намерена изменить будущее моей семьи. А ты изменишь свое.
– Пока я работаю над скульптурой, у меня есть шанс понять, кем был мой отец. Я уничтожаю неудавшееся и начинаю все заново только потому, что до сих пор этого не понял.
– Но ты же можешь так и не найти ответ на вопрос, почему он убил себя.
Квентин поднял голову, его глаза обжигали меня.
– Ты не права. – Он замялся. Секрет, который он хранил с восемнадцати лет, еще никому не удавалось вырвать у него. “Урсула заслуживает того, чтобы знать, кто я на самом деле”, – решил Квентин. – Я разбил его сердце. Я убил его.
Я замерла.
– Расскажи, как это случилось.
И слова хлынули потоком. Женщина, дававшая Ричарду Рикони деньги на его творения, а по сути за то, что он спал с ней. Измена, о которой не догадывалась мать Квентина. Неоплаченные счета, борьба за выживание, украденные машины. Разговор с отцом на кладбище, неожиданное признание сына в том, что он потерял веру в своего отца, трагедия Ричарда. Когда Квентин закончил свой рассказ, он сидел, опустив голову. У меня как будто камень упал с души. Я могла понять чувство вины. Я могла помочь ему.
Я взяла его лицо в ладони и заставила посмотреть на меня.
– Послушай меня, Квентин. Я ненавидела себя и оплакивала моего отца. Мне до сих пор больно, когда я думаю о том, что многое уже никогда не смогу сказать ему. Я думаю, что эта боль останется со мной надолго, может быть, навсегда. Когда умерла моя мать, я винила в этом не только отца, но и себя саму. Даже сейчас, хотя прошло уже больше двадцати лет, я иногда смотрю на телефон на стене в кухне и думаю, что мне следовало вызвать доктора. Но я этого не сделала, и с этим мне приходится жить. Я как-то спросила об этом психотерапевта, и она объяснила мне: “Разве кто-нибудь говорил вам, что вы пройдете по жизни, не столкнувшись с вопросами, на которые нет ответа, и ни о чем не жалея? Надо научиться жить с этими вопросами”.
Квентин, ты стараешься изо всех сил, ты делаешь ошибки, учишься, ты становишься сильнее, поэтому ты никогда не повторишь прежних ошибок. Дело в том, что мы растем, уверяя себя, что никогда не повторим ошибок наших родителей, но, становясь старше, понимаем, что наделали немало своих собственных. Никто не предупреждал нас об этом.
Квентин покачал головой.
– Я перед ним в долгу.
– Он тоже в долгу перед тобой. Не имеет значения, кто совершил ошибку, кто причинил боль. Просто так случилось.
– Я не смог признаться и повторить матери то, что сказал тогда отцу. И не хочу, чтобы она узнала о той женщине. Поэтому мама не понимает, почему я не боготворю отца так же, как она. Этот секрет стеной встал между нами еще с тех пор, как я был мальчишкой.
– Тебе надо сказать ей, что ты преклоняешься перед своим отцом, только и всего. Потому что это правда. – В глазах Квентина я увидела протест и торопливо продолжила: – Все, что ты делаешь здесь, это ради него.
