С изменениями, но стала!
Однако это в Европе не замечал никто, настолько органично и цельно образ Бога вошел в быт Запада. Его принимали уже за достижение своей культуры. При инквизиции Алтай перестал быть Эдемом, раем, о нем европейцы помнили, но помнили как о далеком, сказочном, пришедшем из детства. А вот о языческом Риме не вспоминали, он давно им стал чужим… Не европейским!
Инквизиторы видели, в одном уязвим Запад, он сохранял языковые следы, которые зримо связывали с Алтаем, с тюрками. Требовалось изменить язык, придумать новый, что было несложно в гнетущей обстановке всеобщего страха. Как показала история народов, речь менее консервативна, чем принято думать. Достаточно двух-трех поколений и сотни-другой новых слов, чтобы появился диалект языка. А если язык искажать намеренно, то он еще быстрее становится не похожим на себя.
Существует целая наука по запутыванию речи, созданию диалектов и сленгов. Даже школьники упражняются в ней, придумывая «язык», не понятный родителям.
Это хорошо видно в современной России, где американские слова уже подменяют собой русские. Идет тот же процесс, что в средневековой Европе, рано или поздно он даст новый диалект русского языка… При Петре I так было с тюркским языком, его по воле политиков дополнили словами и выражениями из словаря финно-угорских и иных народов, чтобы получить желаемый славянский диалект тюркского языка.
Опыт в этом деле наработан огромный, методики отлажены до совершенства, они начались при инквизиции для обновления «народной латыни», которую обогащали словами из других языков. Совершенство делу придали иезуиты, целый орден работал на Церковь, ему подчинялись десятки университетов и школ. Теперь лишь тонкое ухо уловит тюркские звуки в речи французов, германцев или англичан. А их немало.
Еще один путь искоренения языковых следов – ввести новый язык, назвав его «языком света». Что опять же было в России, перешедшей при Петре на немецкий, потом на французский, чтобы отказаться от старого, тюркского… И эти «опыты» шли из Европы, от инквизиции, давшей удивляющее обилие диалектов в двух, по сути, базовых языках – в романском и германском. Тогда же, при инквизиции, появилась «классическая латынь», а много позже – эсперанто, искусственный язык с латинским алфавитом.
Не потому ли из-за этих «опытов», француз теперь не понимает языка франков и бургундов, своих предков, а англичанин – языка бриттов и саксов?
Не потому ли именно после инквизиции остались «бесхозные» литературные произведения? Например, сказки. Тот же Шарль Перро брал известные, но анонимные сюжеты, отсюда удивляющее сходство его сказок с алтайскими. Он сам так и называл их: «Сказки былых времен с поучениями».
Видимо, этим же объясняется и удивительное сходство творений Шекспира с тюркским эпосом…
Первый удар инквизиции, как уже говорилось, пришелся на Южную Францию, она с IV века отличалась своей «тюркской» самобытностью. Особенно провинция Лангедок, где часто вспыхивали бунты, в 1242 году, например, там забили насмерть инквизиторов, чудаческий был край. Знали, бунт вызовет волну репрессий, а ничего поделать с собой не могли. Терпели. Проходило время, все начиналось вновь… Много крови впитала земля Лангедока. Стена там всегда шла на стену, вал на вал. Когда силы иссякали, «еретики» уходили в села, где пережидали инквизицию и все на свете. А Окситания, или Южная Франция, страна диалекта «ок», оставалась.
1242 год был выбран не случайно, тогда у границ Италии стояли войска Батыя, с которым катары связывали особые надежды. Никогда их Церковь не была столь активна и сильна, как в тот год. Отважные южане сражались за религиозную свободу, но видели в ней свободу политическую. За независимый Лангедок, за свободную Окситанию отдавали они жизни, сжигая себя в 1243 году в замке Монсегюр, после поражения, связанного с позорным бегством Батыя из Европы.
Правда, родной язык там назван «провансальским», родственным «каталонскому». Зато это все, чего добилась инквизиция. «Еретические» очаги во Франции были всюду – от севера до юга. Родной язык французы забывали, а дух свободы – нет. Он отличал их…
В Италии инквизиция свирепствовала в «тюркской» Ломбардии, там французский сценарий повторился почти целиком. После убийства слуг Церкви начинались гонения, и вновь спасала провинция… А в Венеции, «городе еретиков», руки инквизиторов были слишком короткими. Равно как в Неаполе, они ничего не сделали… Только посеяли страх. Но этот страх множили не костры инквизиторов, а слухи, которые распространяла Церковь, желавшая подавить народ, сделать его послушным.
И на земле нынешней Германии «настоящей» инквизиции не знали, там все прошло по своему сценарию. В Гуннии, или Германо-Римской империи, агенты папы чувствовали себя неуверенно, им пришлось бы уничтожать всех подряд. Церковь ограничилась тонко спланированным отравлением Манфреда, сына императора Фридриха II. Последнего же наследника рода, шестнадцатилетнего Конрадина, внука Фридриха II, казнили на костре. Его сначала подвергли анафеме, назвав «ядовитым королишкой, потомком змеиного рода Гогенштауфенов». Сделал это с дозволения папы Карл Анжуйский, отомстивший за своих родственников, которых в свое время казнил Аттила. На костре инквизиции закончилась императорская эпопея последних каганов Европы.
В Германии наступил период «Великого бескоролевья» (1256–1263), самые черные годы. Церковь утверждала принципы христианской теократии, что сродни новому крещению. Светская власть вела это темное дело, затеяв грандиозную гражданскую войну, вспыхнувшую после трагической смерти императора. Короли и антикороли годами истово дрались за власть, они и развалили Гуннию. На берегах Эльбы тюркская речь смолкла сама собой, «ересь» победила себя без помощи папы. А новая династия Габсбургов, с 1273 года захватившая престол, правила так, как велели нормы, учрежденные Римом.
В Чехии инквизиция протекала вяло и поздно. Несколько устрашающих процессов, вот, пожалуй, и все. Самая яркая фигура – Ян Гус, ректор Пражского университета, удивленный «святой простотой» народа. Он выступил против торговли индульгенциями, отпускавшими верующим грехи за деньги, был сторонником за возвращение к принципам раннего христианства, то есть к алтайской традиции. Его сожгли… Всюду забывали прошлое по-своему. Часто сознательно подбрасывая хворост в костер.
А на Балканах обернулось иначе, там инквизиция дала обратный эффект: христиане повернулись к исламу. Бесчисленные казни в Боснии принесли пугающий результат. Он и остановил Церковь, убоявшуюся, что Босния заразит Европу, все-таки едва ли не треть населения Запада тогда исповедовала ислам.
Папа понял, что зашел далеко. И остановился.
Что показательно, инквизиция не уничтожала всех «еретиков» подряд, Церковь стремилась не к этому, она упрятывала их, а они, словно острова в бушующем океане, скрывались под водой, оставаясь в Европе и указывая на то, что следы Великого переселения народов вечны. Никакая буря, никакой шторм не уничтожат их. В лучшем случае накроют водой. Спрячут.
Разумеется, оставались «еретики» среди духовенства, однако и они менялись вместе с прихожанами. То были тайные монахи и епископы, хранители древних знаний, которым предстояло заявить о себе в период Реформации. Не исчезли и общины, не принявшие порядков инквизиции, они назывались по-прежнему: богомилы, альбигойцы, катары, оливиты, эвхиты, иоахимиты. Упрямцы были против папы, против несправедливости, которая царствовала в Европе, им отрубали головы, их сжигали на кострах, а они жили. Не умирали. Как русские староверы, на которых с XVII века охотилась власть.
К сожалению, понять психологию тех бесстрашных и упрямых людей вряд ли удастся. Их мера жизни была иной, не понятной современному человеку.
Мало что осталось от них, удивлявших своими странностями. Их книги сожжены, об их философии судят по пересказам инквизиторов. Тем не менее время показало, «еретики» к концу Средних веков переродились, стали христианами, то есть настоящими европейцами. Это было великим достижением Церкви, вернее, достижением всей западной культуры, на которую работали многие, в том числе и король Франции Людовик Святой со своим главным инквизитором из катаров.
Старые «ереси» таяли, словно снег весной. Они иссыхали, подобно дереву, лишенному влаги. По-своему объясняя зарождение мира, веря в переселение душ, «еретики» равняли Христа с Богом. Как остальные европейцы. Прошли терзавшие их предков сомнения в божественности Христа. Не отказывая традициям Алтая, они теперь не отрицали христианскую молитву, как таковую, но вкладывали в нее смысл, отличный от того, что вкладывала Римская церковь. Пусть.
Ересь порой состояла в том, что указывала на пороки католического духовенства, а не религии. Религию не трогали. И это, может быть, самая показательная победа Церкви, она консолидировала Запад. Не весь. В Европе остались мусульмане и евреи, но их век уже кончался, в 1480 году грянуло насильственное крещение – «новая инквизиция», которая окончательно сплотила Запад.
