Скаф Полина от комиссии в свое время утаила. Она спрятала его в подводном гроте и наврала, что его вместе с транспортером смыли штормовые волны. Потом Полина перевезла скаф в смотровую яму полуразрушенного вертолетного ангара.
Полина не стала рассказывать Варизу об этом аппарате по трем причинам. Во-первых, ни малейшей симпатии клоны ей не внушали. Во-вторых, она посчитала, что если кого-то обуяла паранойя из-за неопознанного подводного куска железа, пусть этот кто-то сам рискует своим имуществом ради сомнительных исследований. И наконец, в-третьих, электродвигатель скафа сломался полгода назад.
— Зря вы все-таки ему соврали, Полина, — покачал тогда головой Эстерсон. — Вы могли бы предложить Варизу выгодную сделку. Конкордианцы вам — ремонт, а вы им за это — разрешение воспользоваться скафом.
— Не хочу никаких сделок с Клоном. Принципиально, — отрезала Полина. — Да и зачем мне услуги этих фанфаронов? Я ведь знаю, что на моей станции появился талантливый инженер. Которому я целиком и полностью доверяю!
Тот разговор стал вызовом Эстерсону. С наступлением солнечной зимы он дни напролет проводил в заплесневелых стенах вертолетного ангара, ковыряясь в скользком от графитовой смазки механическом сердце скафа.
Место поломки он нашел довольно быстро. Но вот устранить ее оказалось непросто. А еще сложнее было гарантировать стабильную работу скафа в течение хотя бы двухчасового ходового цикла.
В электрооборудовании, двигателе и редукторе скафа оказалось множество износившихся деталей.
Стершиеся электрощетки.
Растрескавшиеся прокладки.
Убитые аккумуляторы.
Весь декабрь Эстерсон провел в борьбе с мировой энтропией.
Вариз Мир-Мирое больше не появлялся. По крайней мере собственной персоной. Но вертолетные патрули продолжали шнырять туда-сюда, прощупывая каждый квадратный метр песчаных пляжей и прибрежной акватории.
Утром 8 января Эстерсон сообщил Полине, что скаф, по его мнению, «либо будет плавать сегодня, либо не поплывет никогда».
Было решено провести ходовые испытания, когда на базу уберутся вертолеты вечернего патруля, то есть после заката. В самом деле, не выводить же скаф на глазах у клонов!
Целый день оба нервничали и старательно делали вид, что совсем, ни капельки не волнуются.
Когда наконец мимо биостанции прополз вечерний патруль, они бросились в ангар едва ли не бегом.
Там уже было подготовлено все необходимое, в частности водолазные костюмы и кислородные патроны. Поскольку Эстерсон боялся, как бы скаф не заглох где-нибудь на глубине было решено провести первые испытания по щадящей программе.
А именно начать с плавания в надводном положении вдоль берега. Если все будет нормально — предпринять погружение на небольшую глубину. Пройти немного под водой — и вернуться на станцию. А если скаф заглохнет и откажется всплывать, они покинут его в гидрокостюмах.
Эстерсон не стал делиться с Полиной своими опасениями, что клоны скорее всего ведут радарное наблюдение и могут засечь на воде даже их крошечный кораблик. Узнав о подобной опасности, Полина наверняка настояла бы на немедленном погружении. А вот этого-то конструктор боялся даже больше, чем клонов.
В конце концов от Вариза Мир-Мирое всегда можно будет отбрехаться. Они не подчиненные капитана, а граждане Объединенных Наций. А значит, имеют законные основания врать клонам что угодно. Есть у них скаф или нет — дело личное.
Тихонько зажужжали моторы транспортера. Легко преодолев на своих широких колесах песчаный пляж, транспортер со скафом вошел в воду.
Чтобы справиться с прибоем (к счастью, по океанским меркам — довольно слабым), им пришлось завести транспортер туда, где волны уже доставали им до подбородка.
Транспортер был заранее заякорен ими за ближайшее к кромке воды дерево. Кроме того, они опустили четыре специальных лапы с шипами. Теперь можно было не бояться, что ворчливая стихия утащит транспортер на глубину.
Напоследок Полина выставила таймер транспортера на полторы минуты. Это значило, что спустя девяносто секунд фиксаторы отпустят днище скафа и суденышко, предоставленное само себе, свободно заскользит по волнам.
Через верхние люки Полина и Эстерсон залезли внутрь своей карманной подлодки. Назвать кабину просторной не повернулся бы язык даже у пигмея. Толкаясь и поскрипывая гидрокостюмами, они кое-как втиснулись в жесткие сиденья акванавтов.
— С Богом!
— S Bogom!
Полина запустила электродвигатель и плавно вывела его на полную мощность.
Под днищем щелкнули фиксаторы.
Скаф задрал нос на волне, потом провалился вниз и шустро рванул вперед.
К гордости Эстерсона, их плавание прошло как по-писаному. Они прогулялись по двум лунным дорожкам, попугали в придонных водорослевых чащобах пирамидозубов и даже выхватили прожектором из океанской тьмы какое-то громадное существо, которое конструктор со страху принял за дварва.
Полина, смеясь, объяснила, что дварв значительно больше. И быть его здесь не может, потому что не может быть никогда. А они видели всего лишь парамедузу — гигантскую колонию простейших по типу земного вольвокса. Эти колонии кочуют в океанских глубинах Фелиции, временно собравшись в некую форму, напоминающую издалека огромный блин обычной земной медузы.
Полина была счастлива.
— Роланд, вы себе не представляете, что значит для меня вновь получить возможность настоящей полевой работы!
— Полевой?
— Ну да. Где бы ни проводил биолог свои наблюдения — в лесу, под водой, в воздухе или на горной вершине, — такая работа называется полевой. Главное, что он работает в прямом контакте с живой природой! А вот когда биолог сидит под крышей и возится с микроскопами и препаратами — это уже лабораторные исследования. Даже если его лаборатория развернута на скальном карнизе под хлипким тентом или в ржавом баке из-под люксогена.
— А с аквалангом небось много не наплаваешь?
— Особенно во время солнечной зимы. Холодно, знаете ли!
— Что-то мне подсказывает, что я вас завтра целый день не увижу, — грустно улыбнулся Эстерсон. — Уплывете небось в гости к своему любимцу Бяше?
— Волнуетесь за меня?
— Конечно!
— В таком случае придется взять вас собой.
— Ой…
— Боитесь?
— Я?.. Как вы могли подумать?!
Когда они завели транспортер со скафом обратно в ангар, было далеко за полночь. Прятать в смотровую яму все это хозяйство не стали — сил уже ни что не оставалось.
Эстерсон включил генератор и поставил аккумуляторы скафа на подзарядку. Полина притащила и положила в кабину скафа, чтобы с утра не забыть, какое-то диковинное устройство, похожее на вязанку направленных микрофонов.
— Это что еще за хре… э-э-э… простите, штуковина?
— Ультразвуковой излучатель.
— Надеюсь, ему достанет мощности, чтобы вырубить десяток дварвов?
Полина усмехнулась.
— Вам бы только дварвов вырубать. А ведь они тоже часть экосферы Фелиции.
— Не самая привлекательная часть!
— Согласна. Однако мой излучатель придуман не для истребления дварвов. А для общения с их собратьями по эволюции. С теми, которые поумнее.
— С капюшонами?
— Именно. Я, кажется, уже говорила, что под влиянием Гоши, да будет земля Фелиции ему пухом, мне удалось стать неплохим специалистом в электронике и гидроакустике. При помощи пассивной гидроакустической станции на борту скафа я научилась принимать речевые сигналы, посылаемые капюшонами. Мой переводчик обрабатывает их, за это спасибо Константину. А с помощью излучателя я посылаю капюшонам свои ответы. Разумеется, предварительно транслированные переводчиком в набор ультразвуковых импульсов.
— И завтра мы сможем поговорить с капюшонами?!
— Да.
— С каждым днем все интереснее!
Так, разговаривая о своей завтрашней экспедиции, Эстерсон и Полина добрались до дома и легли спать.
Но, увы, выспаться им не посчастливилось.
В пять часов утра к ним в гости нагрянул Качхид. Как обычно, без приглашения и без предупреждения.
— Привет… Рада тебя видеть, — без энтузиазма промямлила Полина, ожесточенно протирая глаза.
— Похоже, не очень-то рада, — угрюмо ответил сирх (по его лицу при этом перебегали пунцовые и бурые полосы — такого Эстерсон за ним раньше не замечал). — Но я тебя понимаю. И не обижаюсь. Я принес большую миску качи.
Тут только Эстерсон, торопливо настраивающий свой переводчик, обратил внимание, что на столе стоит некий сосуд. По представлениям конструктора, это была не вполне миска, а скорее пузатый глиняный горшок, расписанный незатейливым, но симпатичным орнаментом. Сверху сосуд был плотно закрыт крышкой, зафиксированной при помощи деревянного колышка, продетого через ушки на горлышке.
Заинтригованный Эстерсон подошел к горшку и, вытащив колышек, открыл крышку. Ему в нос шибанул острый запах, не вызывающий никаких определенных ассоциаций. Но, как и все незнакомое, он показался довольно неприятным, а густая масса внутри горшка — совершенно несъедобной.
