Стас тоже устал, руки дрожали, голова гудела, болели глаза, но он не мог заставить себя даже сесть. Бруно прав, надо что-то делать, надо как-то забить этот момент, завалить его, как заваливают двери рассеянные группы защитников, удерживающие уже даже не рубежи, а одно-два здания. Завалить двери, оттянуть момент последней стычки лицом к лицу, дать время остыть раскаленному стволу автомата, пересчитать пули, пересчитать друзей. Вспомнить имена тех, кого не досчитался. Надо найти ребятам одежду, подумал Стас, они все в крови, надо найти, во что им переодеться. Да, надо…
Он вошел в кабинет отца, осмотрелся. Здесь ничего не изменилось: мегалит стола, книжные шкафы со стеклянными дверцами, за стеклом книги, папки, тетради. Некоторые дверцы приоткрыты. Все покрыто тонким слоем пыли. В помещении было сухо, оно хорошо вентилировалось, но пыль – куда ж от нее спрятаться… Иногда пыль – это признак одиночества, щетина пространства, оставленного хозяином, запустившего себя, неприбранного. У дальней стены – старый комод и одежный шкаф, там, в шкафу, хранилась одежда отца. А на комоде… Первый кубок Стаса, с первого курса, – на выгнутом матовом боку две скрещенные рапиры. Стас попытался вспомнить соревнование, но не смог, дороги памяти были забиты отступающими войсками, брошенным скарбом, обездоленностью. По этим дорогам еще не скоро удастся вернуться, если вообще удастся. Рядом с кубком фотографии. Стас обошел стол, подошел к комоду, медленно стал брать один за другим эти снимки, подносить дрожащими руками к воспаленным глазам. Групповой снимок, весь курс, учителя. Стас в четвертом ряду, в белой парадной форме, крылья полосатого воротника на плечах. Форма чуть великовата. Зато бескозырка уже с заломом, слегка – но только слегка, все-таки это первый курс – сдвинута на левый бок. Пацан. Лицо гладкое, он тогда еще не брился. Бруно и Шрам в третьем ряду, сразу под ним. Скальпеля на фотографии не оказалось. Стас закрыл глаза, попытался вспомнить почему. Не смог. Как их собрали, заставили вынести на плац стулья и столы, как он забирался на стол и как Бруно со Шрамом бросили на стулья бескозырки, занимая места, это помнил. А почему не было Готфрида, не смог вспомнить.
Другой снимок. Они со Шрамом в городе, напротив кинотеатра «Taodue Film», смуглые от загара, довольные, как черти. Почти бесконечное лето Сардинии, юность, в глазах бесстрашие и ожидание, сумасбродное солнце над головой, карусель начала жизни, готовой вот-вот развернуться спиралью дней и лет, неомраченных, неукраденных, не заполненных болью. Горный серпантин, который бежит в любом направлении, не важно куда, вверх или вниз, главное, что он ни в коем случае не обернется пустыми взглядами друзей, лишенных надежды на будущее, прячущихся в спрятанном, верящих, что все, что может прийти извне, несет беду, знающих, что могут рассчитывать только на тех, кто рядом.
Третий снимок, кажется, начало второго курса. Жгучая осень, бесстыдная в своей откровенности, заставляющая все вокруг заливаться румянцем стыда. Наверное, как раз в момент съемки подул ветер, потому что за их спинами застыли в кружении листья. На этом снимке они вместе. Хохочущий Скальпель в старой куртке, выданной Анатолем Бекчетовым (да, это помнилось, это вдруг оказалось где-то рядом, на еще не оставленных территориях: они приехали на день раньше, отец не ждал, не прислал на вокзал машину, и они добирались своим ходом, страшно промокнув под ливнем), Шрам вповалку на куче огненной листвы, с граблями в руках, отец, серьезный, но с искрами смеха в глазах. И Бруно… Самый крепкий из них, самый уверенный в себе, с неподражаемым еврейским носом, который, казалось, случайно приставили к лицу, да так и забыли поменять. Сам Стас делает гордый профиль за Шрамом с граблями, все они смеются, листья кружат, и с безоблачного неба смотрит будущее.
Вдруг заболело сердце. Стас подвинул стул, сел. Схватился за грудь. Почти сразу отпустило. Впервые сердце дало сбой. У отца была какая-то наследственная проблема с сердцем, несерьезная, но порою доставлявшая беспокойство. Он часто говорил, что сам факт приемного родительства хорош уже тем, что сердечная боль не будет передана по наследству. Но вот же…
Стас протянул руку, поставил фотографию на комод, обвел остальные взглядом. Общие снимки курса, фотография их футбольной команды, снимок, на котором Стас стоит между преподавателем по астрономии и старшиной Лефковичем, обучавшим их основам навигации. Фотографий много, и на каждой мальчишка Бекчетов, приемный любимый сын. Анатоль любил его всем сердцем, всей душой, и, хотя проявлять чувства в их семье было не принято, они все же проявлялись. В этих фотографиях рядом с рабочим столом, в скупых, кратких письмах, в том намеке на улыбку, которым освещалось лицо отца, когда Стас приезжал на каникулы…
– Скучаешь по нему?
Стас обернулся. Скальпель стоял в дверях кабинета, прислонившись плечом к косяку. Он уже снял пальто, и теперь в крови были только манжеты рукавов и воротник рубашки. Готфрид перевел взгляд на фотографии.
– Мне его не хватает, – кивнул Стас. – Я не особенно часто вспоминал отца в последнее время, но иногда как будто что-то наплывает и… – Стас развел руками, подыскивая слова.
– Я понимаю, – кивнул Скальп. – Так и должно быть… В последнее время жизнь мне кажется чем-то вроде рулона автобусных билетов. Такого, знаешь, как на сумке кондуктора. Каждый день едешь, едешь куда-то, билеты отрываются, ты их выбрасываешь, потому что в основном это… это просто билеты. Но иногда попадается счастливый, ты его прячешь в карман, забываешь, но иногда натыкаешься, и это уже не просто билет.
– Да, – Стас устало улыбнулся, – похоже.
Они помолчали. Скальп обошел стол, наклонился к фотографиям.
– Я думаю, все еще будет, – сказал он неожиданно, не оборачиваясь, глядя на фотографию их футбольной команды. Стас в первом ряду, с почти сошедшим синяком на скуле – память о походе в городской парк на танцплощадку. Бруно во втором ряду в центре, в кепке и перчатках вратаря. Скальпель и Шрам в третьем ряду слева. Скальпель тоже мог быть вратарем, но его преподаватели запретили ему даже думать об этом, требовали беречь руки будущего хирурга. Он уже тогда подавал надежды.
– Я думаю, все еще будет, – повторил Скальп, ставя фотографию на место.
Интересно, подумал Стас, он правда в это верит или говорит для него? Так, как и должен поступать доктор, для которого страдание другого важнее своего собственного страдания.
– Надо найти вам одежду, – сказал Стас.
– Да, было бы неплохо.
Стас встал, открыл шкаф. Вместе они выбрали три старых, слегка поеденных молью пальто, два пиджака и свитер с кожаными заплатами на локтях.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
