Простота и искренность поведения Матини очень нравились Генриху. С доктором не надо было соблюдать правил этикета, если хотелось отдохнуть и помолчать. Иногда, они целые вечера просиживали молча - один на диване, с книгой в руках, другой - возле письменного стола - просматривая газеты или тоже читая книгу. А бывало, что, увлеченные разговором или спором, они вспоминали о сне, когда за окнами начинало сереть.
В те вечера, когда к ним присоединялся Лютц, споры становились особенно острыми - все трое одинаково ненавидели войну, но совершенно по-разному представляли причины, ее породившие, и будущее человечества.
Честный, но инертный Лютц болезненно переживал события, но воспринимал их с покорностью обреченного. Он не верил в возможность какой-либо борьбы со злом, порожденным, как он считал, самой природой людей. Более склонный к философским обобщениям, Матини учитывал влияние социальных сил на историческое развитие общества, но не надеялся на какие-либо существенные изменения в ближайшем будущем, ибо прогресс он понимал как очень медленное поступательное движение, медленную эволюцию. Генрих, не решаясь откровенно высказывать свои мысли, все же старался доказать обоим ошибочность их взглядов.
Матини, как и думал Генрих, был у него - он лежал на диване и сладко спал.
- Мартин, слышишь, Мартин!- тихонько позвал Генрих. Ему и жаль было будить гостя и нетерпелось сообщить важную новость.- Поднимайся немедленно, а то оболью водой.
Матини вскочил на ноги и рассмеялся.
- Я слышал, как ты вошел, но лень было даже глаза открыть, очень уж трудна была прошлая ночь.
- Я не стал бы будить тебя, но, понимаешь, такое исключительное событие, как капитуляция Италии...
- Что?
Генрих подробно изложил то, что рассказал Эверс на совещании. По мере того как он рассказывал, лицо Матини светлело, по нему расплывалась радостная улыбка.
- А теперь приготовься выслушать неприятное: на протяжении трех дней приказано обезоружить всю итальянскую армию,- закончил Генрих.
Матини побледнел.
- Ты думаешь, эти события могут коснуться тебя?
- Могут демобилизовать, правда, меня это не волнует, но приготовиться надо. Придется идти.
- Возьми мою машину. Курт, отвези синьора Матини в госпиталь,- крикнул Генрих, приоткрыв дверь кабинета.
- Я буду очень признателен тебе, если ты разрешишь мне проехать еще в одно место километров за пять от Кастель ла Фонте.
- Хоть за десять. Мне машина сегодня не нужна. Если скоро освободишься - приезжай сюда, только не буди, если я буду спать. Завтра, вероятно, предстоит хлопотливый денек.
- Не думаю, чтобы я сегодня освободился рано!
Телефонный звонок разбудил Генриха на рассвете.
- Немедленно к "королю"!- послышался голос Лютца.
Вчера, по приказу штаба корпуса, были изменены все позывные офицеров штаба, и отныне генерал назывался "королем".
- В чем дело?- спросил Генрих Лютца, прибыв через четверть часа в штаб.
- Погоди!- почему-то шепотом ответил тот и быстро пошел в кабинет генерала.
Пробыл он там довольно долго. Из кабинета доносились телефонные звонки, громкие, сердитые восклицания генерала.
- Герр Гольдринг,- выглянув из-за двери, наконец, позвал Лютц.
В кабинете, кроме генерала и его адъютанта, был также начальник штаба оберст Кунст.
- Фон Гольдринг, берите двух автоматчиков и как можно быстрее поезжайте в Пармо, узнайте, как там у них дела. Оттуда заедете в Шатель-Дельфино. Прикажите немедленно наладить связь с дивизией.
- Простите, генерал, что именно я должен узнать?
- Как что! Разве вы ничего не знаете?- воскликнул Кунст.
- Я не успел проинформировать фон Гольдринга,бросил Лютц.
Начальник штаба, как всегда отрубая одну фразу от друюй, пояснил:
- Я буду краток: дело обстоит так - о разоружении стало известно итальянским войскам; некоторые из них восстали, часть бежала в горы, связь с полками прервана, есть сведения, что в некоторых местах между нашими частями и итальянцами идут бои. Понятно?
- Яволь! Разрешите выполнять?
- Не теряя ни минуты! Немедленно!
Прямо из штаба Генрих в сопровождении двух автоматчиков и Курта, сидевшего за рулем, помчался в Пармо. Через полчаса он уже прибыл в штаб полка.
- Передайте генералу, что все итальянские гарнизоны почти полностью обезоружены, за исключением двух рот, успевших уйти в горы. Боя не было только небольшая перестрелка. Потерь с нашей стороны нет. Связь сегодня будет налажена, - сообщил командир полка оберст Функ.
Подъезжая к Шатель-Дельфино, Гольдринг услышал стрельбу и приказал остановить машину. Ясно доносились автоматные и пулеметные очереди.
- Ехать медленно! Автоматчикам приготовиться!
Когда подъехала к самому Шатель-Дельфино, из города выскочил мотоциклист.
Генрих приказал ему остановиться.
- Что за стрельба?
- Окруженные в казармах итальянские солдаты открыли огонь по нашим.
Машина набрала скорость и въехала в городок. Стрельба не стихала. Немецкие солдаты ходили по улицам в полном вооружении, гражданского населения не было видно.
В штабе полка Генриху сообщили, что вчера вечером часть итальянских солдат - приблизительно два взвода бежала. Не поверив слухам о разоружении, большинство солдат осталось в казармах. Но когда сегодня утром немцы окружили казармы, итальянцы открыли огонь. Сейчас к ним послан парламентер для переговоров. Если переговоры не дадут желаемых результатов, придется прибегнуть к более решительным мерам, чтобы к вечеру обезоружить всех.
Вернувшись в Кастель ла фонте и доложив обо всем генералу, Генрих спросил Лютца, как проходит разоружение по другим районам.
- Более менее нормально. Но в горы к партизанам бежало больше батальона. А это уже сила, с которой нельзя не считаться.
- Особенно если учесть, что партизан и без этого немало, - прибавил Генрих.
Было воскресенье, но, учитывая напряженную обстановку, Эверс приказал всем офицерам оставаться на местах. Это нарушало планы Гольдринга. Накануне он сговорился со своим новым знакомым, бароном Штенгелем, поехать к водопаду, где, как говорили, форели сами прыгают в руки, теперь поездку придется отложить и порыбачить часикдругой на старом месте - вблизи графского парка.
Когда Генрих спустился к водовороту возле расселины, Штенгель уже был там.
- А-а, наконец, а я думал, что вы сегодня уже не придете! поздоровался он, не подавая руки и продолжая наматывать удочку.- Ну как, поедем?
- К сожалению, нет! Сегодня мы, по милости генерала, работаем, шепотом, как и полагается опытному рыбаку, который боится спугнуть рыбу, ответил Генрих.
- Из-за этих проклятых макаронников? До сих пор не разоружили?
- Они немного присмирели, но обстановка еще тревожная. Ровно в десять я должен быть в штабе.
- Тогда не тратьте времени, я и так вас опередил. Посмотрите-ка, какие красавицы!
- О, мне все равно за вами не угнаться!
Штенгель действительно был мастер по ловле форелей и очень этим гордился. Когда месяц назад Генрих впервые появился на берегу с удочками, майор встретил его не очень приветливо. Но молодой обер-лейтенант с таким искренним восхищением любовался мастерством майора, а сам был так беспомощен, что Штенгелю захотелось щегольнуть.
С превосходством опытного спортсмена он объяснял оберлейтенанту, что форель очень осторожная рыба и не так легко попадает на удочку, что ловят ее на мушку и только нахлестом, притаившись за скалой или кустиком, иначе рыба увидит рыбака, а форель не только сильная, но, и очень хитрая рыба.
Генрих почтительно, с интересом выслушивал эти пояснения, просил разрешения поглядеть, как майор держит удочки, и вообще целиком полагался на его опыт и авторитет.
Через неделю Генрих одолел все премудрости лова и стал еще более завзятым рыбаком, чем сам Штенгель.
Общая страсть сблизила майора и обер-лейтенанта. Тем более что разницу в чинах уравновешивало аристократическое происхождение обоих и родственные связи фон Гольдринга с таким влиятельным человеком, как Бертгольд.
Вначале все разговоры вертелись только вокруг рыбной ловли. Потом круг их расширился, хотя оба были осторожны в своих высказываниях и не очень откровенны. Узнав, что Штенгель долгое время работал в разведке, - он вступил в войска СС после бегства из Англии, где его чуть не раскрыли за год до войны, - Генрих начал особенно внимательно следить за каждым своим словом и жестом. Да и майор Штенгель обходил острые вопросы - многолетняя служба в разведке приучила его к сдержанности, а практика показывала, что официальная точка зрения всегда самая правильная, особенно, с людьми, близкими к власть имущим.
Несмотря на такую настороженность, майор все лучше относился к Генриху. Он даже дважды на протяжении месяца побывал у вего в гостях. Правда, при этом он избегал встреч с Марией-Луизой, не любил говорить о ней. К себе Штенгель Генриха не приглашал, ссылаясь на неуютную обстановку холостяцкой квартиры.
