Солдаты из Нью-Йорка и Нью-Хэмпшира, Мэна и Вермонта, Коннектикута и Массачусетса стреляли в жителей Виргинии, Миссисипи, Джорджии, обеих Каролин, Мэриленда и Теннесси.
Раненые ползли назад и затихали в траве, мертвых оттаскивали в сторону, шеренги смыкались к центру, ряды полков редели, но под яркими знаменами по-прежнему продолжалась стрельба.
Северяне снова и снова стреляли по рядам конфедератов, зная, что им всего-навсего нужно сломить эту маленькую армию и захватить Ричмонд, и вся Конфедерация Юга распадется, как гнилая тыква, но южане, возвращая пулю за пулей, знали, что Север, однажды получив кровавую рану, сто раз подумает, прежде чем снова осмелится вторгнуться в священную землю Юга.
И потому, из-за столь схожих мотивов, солдаты дрались под своими знаменами, хотя на этой безветренной жаре главной целью являлись пушки противников, потому что та сторона, которой удалось бы заставить замолчать пушки врага, скорее всего выиграла бы борьбу. Ни одно орудие не было защищено земляными укреплениями, потому что ни один из генералов не планировал драться на этом голом плато, так что канониры были открыты для огня пехоты, потому что на вершине холма не было места, чтобы держаться на достаточном расстоянии. Это была практически рукопашная свалка, убийственная драка.
Канониры заряжали пушки смертоносной картечью, выкашивающей перед дулами орудий целые ряды атакующих, но солдаты всё равно шли в наступление. Потом, когда солнце прошло через зенит, полк виргинцев, одетых в синие мундиры, оказавшиеся единственной униформой, которую смог достать их полковник, пришел на помощь левому флангу конфедератов и увидел прямо перед собой вражескую батарею.
Они бросились вперед. Канониры заметили их и помахали руками, полагая, что это северяне, а в неподвижном дымном воздухе красно-бело-синее знамя конфедератов с тремя полосами выглядело как звездно-полосатый флаг.
Артиллеристы-северяне разделись до пояса, пот прочертил белые полосы по их черным от пороха телам, они чертыхались, обжигая руки о раскаленные дула орудий, и не стали пристально всматриваться в пехоту в синих мундирах, которая выступила, как полагали канониры, чтобы прикрыть их от наступающего спереди противника.
— Цельсь! — целый батальон виргинской пехоты подошел к флангу батареи северян на расстояние выстрела. Винтовки взметнулись к плечам синемундирников. Уже не было времени, чтобы развернуть заряженные орудия, так что артиллеристы просто бросились наземь, спрятавшись за пушками и лафетами и накрыв головы руками.
— Пли! — сквозь серый дым блеснуло пламя, и офицеры-виргинцы услышали щелканье сотен пуль, ударяющихся о металл пушек или деревянные передки, а потом до них донеслось ржание умирающих пятидесяти лошадей батареи. Те канониры, которые пережили этот залп, развернулись и бросились бежать, а виргинцы атаковали их с примкнутыми штыками и ножами. Батарея была захвачена, а пушки залиты кровью.
— Разворачивай пушки! Разворачивай пушки!
— В атаку!
Всё больше южан бросались вперед с блестящими в дымной пелене штыками.
— За наш дом! За наш дом! — вопили они, и их приветствовал ружейный залп, но северяне начали отступать. Где-то между шеренгами разорвался снаряд, озарив дым огнем. — За наш дом!
Северяне атаковали в ответ. Один из полков отбил захваченные виргинцами артпозиции, вынудив южан отступить, но орудия были бесполезны для северян — все канониры были застрелены или заколоты, а лошади превратились в груды мертвого мяса, так что и увести пушки не было никакой возможности.
Канониры других батарей были застрелены снайперами, конфедераты медленно наступали вперед, и северяне услышали странный крич наступавших мятежников. Тени удлинялись, и все больше и больше солдат карабкалось по холму, дабы принять участие в упорно творимом людьми кошмаре.
Джеймс Старбак поднялся на холм. Его уже не интересовали трофеи, которые генерал-победитель мог бы возложить к ногам президента. Он пришел разузнать, что же пошло не так на покрытом дымом плато.
— Узнайте, что там происходит, Старбак, — приказал генерал своему адъютанту.
— Отправляйтесь! — Макдауэлл послал с подобным поручением еще шестерых, но и не думал посетить плато собственной персоной. Вообще-то Макдауэлл был подавлен этим шумом и просто имел смутное желание, чтобы его адъютант вернулся с хорошими новостями о победе.
Джеймс пришпорил лошадь вверх по изрытому снарядами холму и обнаружил там ад. Он отпустил поводья, и его лошадь медленно шла вперед, где с примкнутыми штыками маршировал полк из Нью-Йорка, только получивший приказ подниматься вверх, в сторону вражеского строя, и Джеймсу показалось, что вся армия южан вдруг расцветилась пламенем, огромной стеной огня, сменившейся накатывающейся пеленой дыма, и ньюйоркцы рывком остановились, а потом последовал еще один залп южан по флангу, и северяне начали отступать, оставляя мертвых и раненых. Джеймс заметил, как задвигались шомполы, когда северяне попытались открыть ответный огонь, но нью-йоркский полк атаковал в одиночку, без поддержки с фланга, и у него не было шанса против залпового огня южан, обстреливающих с флангов и спереди, выкашивая ряды северян.
Джеймс попытался их приободрить, но его рот вдруг пересох, и он не смог выдавить ни слова.
А потом мир вокруг Джеймса разлетелся на куски. Его лошадь буквально подпрыгнула прямо под ним, потом подняла голову, чтобы заржать, и рухнула. Снаряд разорвался под ее брюхом, выпотрошив животное, и Джеймс, оглушенный, ничего не соображающий и вопящий, неуклюже распластался на куче внутренностей, плоти и копыт.
Он отполз от нее на четвереньках, изрыгая содержимое своего переполненного желудка. Он так и остался на четвереньках, чувствуя новые позывы к рвоте, а потом смог нетвердо встать на ноги.
Он поскользнулся в луже лошадиной крови, снова поднялся и шатаясь захромал к деревянному дому, находившемуся в центре шеренги федералистов, где, похоже, можно было укрыться, хотя, подойдя поближе, он заметил, что древесина этого маленькое здания была подпалена и расщеплена пулями и снарядами. Джеймс прислонился к погребу во дворе и попытался восстановить представления о мире, но мог думать только о том, как он окунулся в лошадиную кровь. В ушах еще звенело после взрыва.
Рядом с ним сидел солдат из Висконсина с белым, как маска, лицом, и Джеймс постепенно начал понимать, что голова солдата наполовину отделена от тела осколком снаряда, а мозги торчат наружу.
— Нет, — произнес Джеймс, — нет! Внутри дома завывала женщина, а где-то вдалеке раздавались такие звуки, будто воет целая армия женщин. Джеймс оттолкнулся от погреба и похромал в сторону полка пехоты.
Это были жители Массачусетса, его земляки, и он встал рядом с их знаменами, увидев мертвецов, сваленных под флагами, и пока он смотрел на них, в кучу бросили еще одного человека.
Флаги являлись мишенью для вражеских снайперов, приглашением к смерти под яркими звездами, но как только падал знаменосец, другой подхватывал древко и держал штандарты высоко.
— Старбак! — прокричал чей-то голос. Это был майор, которого Джеймс знал как сурового и осторожного бостонского адвоката, но по непонятной причине, хотя он и встречал этого человека каждую неделю в адвокатском клубе, Джеймс не мог припомнить его имени. — Где Макдауэлл? — рявкнул майор.
— Внизу, у главной дороги, — Джеймсу удалось ответить членораздельно.
— Он должен быть здесь!
Над головой просвистел снаряд. Майор, худой седовласый человек с аккуратной бородкой, вздрогнул, когда снаряд разорвался где-то за его спиной.
— К черту их!
«К черту кого?», — подумал Джеймс, а потом поразился, что он использовал это дурное слово, хотя и мысленно.
— Мы деремся с ними отдельными подразделениями! — бостонский адвокат пытался разъяснить затруднительное положение армии северян. — Так не должно быть!
— Что вы имеете в виду? — Джеймсу приходилось кричать, чтобы его можно было расслышать на фоне постоянного грохота пушек. Как же зовут этого человека? Он вспомнил, что адвокат был настоящим докой в перекрестных допросах и никогда не отпускал свидетеля, не вытряся из него нужные доказательства, и еще вспомнил один знаменитый случай, когда этот человек однажды вышел из себя, заявив на открытом процессе, что главный судья Шоу и интеллектуально, и юридически туповат, и за это судья сначала его оштрафовал, а потом пригласил на ужин. Так как же его зовут?
— Атаки должны вестись одновременно! Нам нужен старший офицер, который бы координировал всё это, — майор внезапно остановился.
Джеймс, который уже чувствовал дискомфорт, выслушивая критику законного командования, попытался объяснить, что генерал Макдауэлл, вне всяких сомнений, в курсе того, что происходит, но потом замолчал, потому что майор покачивался.
