При всей жестокой бесчувственности Линдсея его, видимо, тронула эта неожиданная жалоба, но он почти тотчас же ответил:
— Всем известно, что вы, ваше величество, в то время кого угодно могли лишить рассудка. Ну что ж, я был не умней других. Но уже очень скоро более занятные люди и более искусные царедворцы оттеснили в сторону меня с моей грубоватой преданностью, и, по-моему, ваше величество еще помнит, как мои неуклюжие попытки усвоить приятные манеры доставили много веселых минут придворным хлыщам, вашим четырем Мариям и француженкам.
— Милорд, я сожалею, если оскорбила вас своей неуместной веселостью, — промолвила королева. — В качестве оправдания могу лишь сказать, что это было совершенно непреднамеренно. Вы полностью отомщены, — прибавила она со вздохом, — ибо веселостью я уж никогда больше никого не оскорблю.
— Наше время истекает, миледи, — напомнил лорд Рутвен. — Я вынужден просить вас решить тот важный вопрос, который я вам изложил.
— Как, милорд! — воскликнула королева. — Я должна ответить сразу, не получив ни минуты на размышление? Неужели члены Совета, как они себя именуют, думают, что я соглашусь на это?
— Миледи, — возразил Рутвен, — Совет придерживается того мнения, что с той роковой ночи, когда был убит король Генрих, и до дня Карбери-Хилла у вашего величества было достаточно времени, чтобы приготовиться к предложенному ныне наиболее легкому способу избежать многочисленных опасностей и тягот.
— Великий боже! — воскликнула королева. — Ивы еще считаете это благодеянием? Но ведь то, чего вы от меня требуете, любой христианский монарх счел бы утратой чести, не менее тягостной, чем утрата самой жизни. Вы отнимаете у меня мой престол, мою власть, моих подданных, мое богатство, мое государство. Что же, во имя всех святых, можете вы предложить или действительно предлагаете мне в обмен на мое согласие?
— Мы даруем вам прощение, — сурово ответил Рутвен. — Мы предоставим вам место и дадим возможность провести остаток вашей жизни в уединении и раскаянии, мы дадим вам время примириться с небом и приобщиться к истинной вере, которую вы всегда отвергали и преследовали.
Королева побледнела, услышав угрозу, которая отчетливо прозвучала не только в словах, но и в суровом, неумолимом тоне говорившего.
— А если я не соглашусь на ваше столь жестоко навязываемое требование, милорд, что тогда?
В ее голосе слышались и естественный женский страх и чувство оскорбленного достоинства. Наступило молчание. Казалось, никому не хотелось давать ясный ответ на этот вопрос. Наконец Рутвен сказал:
— Не знаю, нужно ли напоминать вашему величеству, столь сведущей в законах и исторических летописях нашего королевства, что убийство и прелюбодеяние являются такими преступлениями, за которые до сих пор даже королевы подлежали смертной казни.
— Но откуда, милорд, и каким образом возникло такое страшное обвинение против той, которая стоит сейчас перед вами? — спросила королева Мария. — Лживая и отвратительная клевета, отравившая общественное мнение в Шотландии и сделавшая меня беспомощной пленницей в ваших руках, бесспорно еще не есть доказательство моей вины.
— Нам не требуется более веских доказательств, — ответил суровый лорд Рутвен, — чем бесстыдный брак вдовы убитого с главарем шайки убийц. Те, кто соединили свои руки в роковые майские дни, уже заранее объединили сердца и мысли в действиях, всего на несколько недель предшествовавших этому браку.
— Милорд, милорд! — в волнении воскликнула королева. — Вспомните-ка лучше, сколько людей помимо меня настаивало на этом роковом браке, на этом самом злосчастном событии моей и без того злосчастной жизни. Бывает, что дурные советники подсказывают монарху пагубный шаг, но хуже демонов соблазна и предательства те из них, которые требуют к ответу своего несчастного государя за поступки, ими самими подсказанные ему. Разве вы не слыхали, милорды, о договоре, который скрепили своей подписью пэры, навязывая злополучной Марии Стюарт этот злополучный союз? Боюсь, что, если заглянуть в этот договор, который обязывал меня выйти замуж за того несчастного, там окажутся имена и Мортона, и Линдсея, и Рутвена. О стойкий и преданный лорд Хэрис, не знающий обмана и бесчестья, напрасно ты преклонил тогда передо мною свои благородные колена, предостерегая от грозившей мне опасности, и напрасно ты же первый обнажил в мою защиту свой меч, когда я действительно пострадала оттого, что пренебрегла твоим советом! О верный мой пэр и надежный рыцарь, насколько отличаешься ты от тех дурных советников, которые теперь угрожают моей жизни за то, что я попала в западню, которую они же мне и расставили.
— Миледи, — прервал ее Рутвен, — мы знаем, что вы искусно владеете даром слова, и, быть может, именно по этой причине Совет послал сюда тех, кто лучше разбирается в языке сражений, чем в хитроумных уловках законоведов и в придворных интригах. Мы хотим лишь знать, согласны ли вы, при условии сохранения вашей жизни и чести, отказаться от шотландского престола?
— А кто поручится, — спросила королева, — что вы честно выполните наш договор, если я действительно обменяю сан королевы на заточение и слезы одиночества?
— Порукой послужит наша честь и наше слово, миледи, — ответил Рутвен.
— Для поруки они слишком легковесны и ненадежны, милорд, — усмехнулась королева. — Добавьте хоть щепотку пуху, чтобы утяжелить чашу весов!
— Пойдем отсюда, Рутвен! — воскликнул Линдсей. — Эта женщина всегда оставалась глуха к добрым советам и прислушивалась только к словам льстецов и лакеев. Пусть же она останется при своем отказе и пожнет его плоды.
— Погодите, милорд, — вмешался граф Мелвил, — лучше всего будет, если вы разрешите мне… всего на несколько минут… получить частную аудиенцию у ее величества. Если мое участие в посольстве преследует какую-либо цель, то только посредничество. Заклинаю вас не прекращать переговоров и не покидать замка, пока я не сообщу вам окончательное решение ее величества!
— Мы будем ждать в замке еще полчаса, — сказал Линдсей. — Но, отвергнув наше честное слово и наше поручительство, она оскорбила мою честь. Пусть же теперь хорошенько обдумает, какого пути ей придерживаться. Если по истечении получаса она все еще не согласится на требования народа, ее пребывание в этом мире не слишком затянется.
Без особых церемоний оба лорда покинули зал, прошли через приемную и спустились по винтовой лестнице; при этом было слышно, как огромный меч Линдсея ударялся о каждую ступеньку. Джордж Дуглас последовал за ними, предварительно обменявшись с Мелвилом взглядами, полными удивления и сочувствия.
