— У вас был надежный, хотя и обременительный спутник в вашей поездке, милорд. Я полагаю, вы не ожидали встретиться здесь с противником, против которого вам потребовалось бы столь грозное оружие. По-моему, при дворе это украшение выглядит несколько странным, хотя сама я, и мне не раз уже приходилось благодарить за это небо, слишком похожа на своих предков Стюартов, чтобы бояться меча.
— Уже не первый раз, миледи, — ответил Линдсей, повернув меч так, что он вонзился острием в пол, и положив руку на его крестообразную рукоять, — уже не первый раз вторгается этот меч туда, где находятся Стюарты.
— Вполне возможно, милорд, — ответила королева. — Он, вероятно, оказал услугу моему роду. Ваши предки были людьми долга.
— Ах, миледи, — возразил Линдсей, — услугу он действительно оказал, но такую, которую короли не любят ни признавать, ни вознаграждать. Подобную услугу оказывает дереву нож, когда проникает до живых тканей и освобождает его от чрезмерно разросшейся листвы и бесплодных ветвей, высасывающих его жизненные соки.
— Вы говорите загадками, милорд, — сказала Мария Стюарт. — Я надеюсь, что разгадка не содержит в себе ничего оскорбительного.
— Судите сами, миледи, — ответил Линдсей. — Этим добрым мечом был опоясан Арчибалд Дуглас, граф Ангюс, в тот памятный день, когда он добыл себе прозвище Кошачий Бубенчик за то, что вытащил из дверца вашего прадеда Иакова, который был третьим Стюартом, носившим это имя, целую свору лизоблюдов, льстецов и фаворитов и развесил их на Лодерском мосту, предупреждая всех придворных пресмыкающихся, как опасно приближаться к шотландскому престолу. В другой раз тот же непримиримый поборник шотландской доблести и благородства одним ударом этого меча зарубил Спенса Килспинди, вельможу при дворе вашего деда Иакова Четвертого, то, что тот осмелился пренебрежительно отозваться о Кошачьем Бубенчике в присутствии короля. Они сражались у Фейлского ручья, и Кошачий Бубенчик, хватив этим клинком своего противника, отсек ему ногу с такой же легкостью, с какой пастушок срезает прутик с молодой ивы.
— Милорд, — сказала королева, краснея, — у меня достаточно крепкие нервы, они выдержат и не такую историю. Позвольте, однако, спросить вас, как же этот прославленный меч перешел от Дугласов к Линдсеям? Казалось бы, его следовало хранить как священную реликвию в той семье, которая так ревностно выступала против своего короля от имени своей страны.
— О нет, миледи, — испуганно вмешался Мелвил, — не задавайте таких вопросов лорду Линдсею… А вы, милорд, хотя бы из стыдливости… простите, из приличия… воздержитесь от ответа.
— Пора этой леди услышать правду, — ответил Линдсей.
— И можете быть уверены, — сказала королева, — что ничто из рассказанного вами, милорд, не возмутит ее. Бывают случаи, когда справедливое презрение одерживает верх над справедливым гневом.
— Так знайте же, — сказал Линдсей, — что на полях Карбери-Хилла, где лживый и подлый изменник и убийца Джеймс, в прошлом лорд Босуэл и так называемый герцог Оркнейский, предложил сразиться с любым из пэров, решивших привлечь его к суду, я принял этот вызов, и тогда благородный лорд Мортон подарил мне свой добрый меч, чтобы я с его помощью одержал победу. Клянусь богом, если бы у Босуэла оказалось чуть больше самолюбия или чуть меньше трусости, я бы этим клинком так обработал проклятого изменника, что псы и черные вороны нашли бы пищу уже разделанной должным образом на куски.
Когда было произнесено имя Босуэла, связанное с длинной вереницей преступлений, с позором и несчастьями, казалось, что присутствие духа вот-вот покинет королеву. Но Линдсей продолжал свое хвастовство, предоставив ей тем самым возможность собраться с силами и ответить с холодным презрением:
— Не трудно рубить противника, отказавшегося принять вызов. Но если бы Мария Стюарт вместе с престолом своего отца унаследовала и его меч, ни один даже самый дерзкий мятежник не мог бы сетовать, что ему в наши дни не с кем обменяться ударом. Ваша милость извинит меня, однако, если я сокращу нашу беседу. Даже самое сжатое описание кровавой битвы вполне удовлетворяет женскую любознательность, и если у лорда Линдсея нет для нас ничего более важного, чем рассказы о подвигах старого Кошачьего Бубенчика и рассуждения о том, как он сам, если бы ему позволило время и место, постарался бы превзойти старика, то мы, пожалуй, удалимся в наши покои, и ты, Флеминг, дочитаешь нам небольшой трактат «Des Rodomontades Espagnolles».[32]
— Погодите, миледи, — остановил ее Линдсей, краснея в свою очередь. — Мне с давних пор достаточно хорошо известно ваше остроумие, и я не стал бы добиваться беседы, которая дала бы вам возможность изощрять его на мой счет. Лорд Рутвен и я, вместе с сэром Робертом Мелвилом, явились к вашему величеству по поручению Тайного совета с предложениями, от которых зависят в значительной степени и ваша личная безопасность и благо государства.
— Тайный совет? — воскликнула королева. — Да чьим же именем он существует и действует, если меня, определившую его статут, держат здесь под беззаконным арестом? Но дело не в том… Все, что способствует благу Шотландии, будет принято Марией Стюарт, откуда бы оно ни исходило… А что касается личной безопасности, то ее жизнь и без того затянулась свыше меры и в двадцать пять лет уже успела наскучить ей. Где ваш товарищ, милорд? Почему он опаздывает?
— Он здесь, миледи, — ответил Мелвил, и в ту же минуту появился лорд Рутвен с пакетом в руках. Отвечая на его приветствие, королева смертельно побледнела, но тут же огромным напряжением воли снова взяла себя в руки, как раз в тот момент, когда вельможа, чье появление, по-видимому, так взволновало ее, приближался к ней вместе с Джорджем Дугласом, младшим сыном барона Лохливена, выполняющим, в отсутствие отца и братьев, обязанности сенешаля замка, под началом у старой леди Лохливен, матери его отца.
Глава XXII
Я бремя это тяжкое отринул,
Роняет скипетр немеющая длань
Моя слеза смывает мой елей,
Моя рука снимает мои венец,
Мой сан священный я слагаю сам,
Мои уста от клятв вас разрешают.
Внешность лорда Рутвена и его манера держать себя выдавали полководца и государственного мужа, а грозное выражение лица снискало ему прозвище Грейстил: так называли его близкие друзья, почерпнув это имя из широко известного в те времена рыцарского романа. Его костюм — расшитая куртка из буйволовой кожи — придавал ему вид военного, хотя вовсе не был похож на грязную, неряшливую одежду, Линдсея. Тем не менее этот сын злосчастного отца и отец не менее злополучного семейства носил на себе печать зловещей меланхолии, по которой физиономисты того времени якобы могли отличить обреченных на насильственную и мучительную смерть.
