– Напротив. Мне любопытно послушать рычание местных художников-имэдженистов.
От обочины отделилась хвостатая угольно-черная тень. Лениво так, не скрываясь, вышла на середину аллеи. Легла. Зелеными самоцветами сверкнули глаза. Угасли. Вспыхнули снова… Крупная тварь. Валентина права: силуэт леопарда. Точнее – черной пантеры.
Сзади зашелестела листва. Он оглянулся. Еще одна пара светящихся глаз…
– Пробьемся! – весело сказала Валентина. – Прикрой тылы, следи за флангами, а я беру на себя фронтальный прорыв.
– Давай-ка присядем, стратег. Имэдженисты впали в амбицию, и добром они нас отсюда не выпустят.
Раковина скамьи приятно пружинила – сидеть вдвоем здесь было удобно. И было бы даже уютно, если б не эти горящие в полумраке – слева и справа – две пары зеленых глаз.
Сверху посыпались листья. Опять заорала «тропическим» голосом неизвестная птица и, по-куриному шумно хлопая крыльями, тяжело приземлилась (точнее, плюхнулась) прямо перед скамьей. Засеменила по тусклым разводам светоузоров, беспорядочно меняя направление, волоча длинный хвост и громкими криками выражая свое недовольство.
– Индонезия, – сказал он. Погладил смутно белеющий возле скамьи ствол березы. – Римба Калимантана. Пантеры, павлины, удавы…
– Где ты видишь удава?
– Нигде. И не хотел бы видеть. – Он сжал Валентину в объятиях и сразу нашел в темноте ее губы. Сладко пахло жасмином.
– Мм… погоди! На нас смотрят.
– Кто посмел?! А… старый знакомый.
На них глядели розовые глазки-пуговки ярко люминесцирующего удава. Библейская рептилия, аккуратно так навинтившись на ствол березы лимонно-желтой спиралью, неприлично виляла хвостом. Из открытой пасти выпирал большой апельсин.
Он поискал, чем бы швырнуть в змеиную голову. Швырнуть было нечем. Валентина спросила:
– Не помнишь, кто первый из нас помянул удава?
– Счастье, что я не успел помянуть королевскую кобру… – Ладонь Валентины чуть-чуть опоздала закрыть ему рот. Ладонь он с удовольствием поцеловал. – Виноват, первым был я.
– Ну, тогда ты обязан его развлекать.
– Нет, не обязан. Я не умею развлекать рептилий. И не желаю. Я умею и желаю развлекать тебя. Пусть свинчивается обратно. Пусть проваливается ко всем чертям. С непринужденностью домового вполз в наше общество, а мы даже имени его настоящего не знаем. Люцифер? Вельзевул? Азраил? Сатана? Вот выну у него изо рта апельсин и спрошу.
– Вот вынь и спроси.
– Я раздумал. Освобождать пасти рептилий от фруктовых затычек – женская привилегия.
– Будто он подавился?
– Да. И немо взывает о помощи. С ним такое случалось и раньше.
– Но нигде не сказано, что длиннохвостый приятель Евы был альбиносом.
– Вылинял. Сменил кожу. Ему это свойственно. Имя сменил. Имена он меняет чаще, чем кожу. Размножился, наконец, и широко расселился – теперь его можно встретить почти во всех парках планеты. Библейского червяка я встречал на березах, каштанах, секвойях, пальмах. Всюду встречал. Даже на эвкалиптах и кактусах. Какое дерево обвить – вечнозеленое, лиственное, хвойное, с колючками или без, ему все равно. Куда смотрит парковая администрация?
Валентина погрозила люминесцентному удаву пальцем:
– Искушение не состоится. Сгинь!
Удав поморгал розовыми глазами, съежился и угас.
Птица, силуэтом похожая на павлина, перестала кричать, развернула веером хвост – перья вспыхнули языками лучистого пламени. Мягко прозвучал женский смех. И голос:
– Добрый вечер, молодые люди!
– Вечер добрый, – ответила Валентина.
Щурясь, он с удовольствием разглядывал пламенеющее костром изделие мастеров светотехники. Или светопластики – он плохо в этом разбирался. От жар-птицы, как от костра, исходило тепло, с перьев сыпались искры. У нее были яркие голубые глаза и благодушно-степенная походка, как у добрейшего Ван-Ваныча, преподавателя теории опорных траекторий. Чинно вышагивая, голубоглазое произведение светопластического искусства нежным голосом пообещало:
– Ай да повеселю вас, молодые люди, ай да распотешу!..
Он переглянулся с Валентиной.
– Сударыня, – обратилась к птице Валентина, – вы меня извините, но здесь я вынуждена просить вас опустить занавес.
– Да, – подтвердил он смущенно. – Извините, торопимся.
Огненное диво застыло на одной ноге и перестало сыпать искрами.
– Вырубай Феникса, Митя, – прогундосил кто-то из-под скамьи унылым тенором. – Клиент… одно расстройство. Это ему не по вкусу, то ему надоело, здесь он торопится. Пусть идет к… куда ему надо.
– Лимон ты, Эдик, пополам с верблюдом! – жизнерадостно отозвался Митя (голос шел откуда-то сверху). – Ну, критикнули твоего червяка – так вполне поделом! Знаем сами – кривы сани. К чему маневры?! Шедевры надо создавать, шедевры!
– Не могу я с такими работать, – упорствовал подскамеечный тенор. – Мне пластику надо держать, а они полемику развели. У меня от них уже в правом ухе звенит. И в левом.
– Некстати это у тебя, – с сожалением сказал Митя. – Я собирался вывалить на них весь сундучок бабушки Серафимы…
Они с Валентиной подняли голову кверху. Жар-птица угасла, и было слышно, как Митя вздохнул где-то там – в темноте березовой кроны. И вдруг негромкий смешок:
– А гениально мы их подсекли на светляках и пантерах!..
– Мальчики, – сказала Валентина, – было все интересно. Кроме удава. Тепловая жар-птица – прелесть, выше всяких похвал! С удовольствием поглядели бы ваше искусство, но, увы, мы элементарно проголодались. Голодное брюхо к искусству глухо. Учтем на будущее.
– Вы впервые в саду неожиданностей? – полюбопытствовал голос Мити.
– Мы впервые в этом парке. И вообще – в Новой Ляле.
– Ах, значит, из Центра!.. Эдик, у нас в гостях небожители. Рожденным летать ты подсунул рожденного ползать. Чем прикажешь загладить вину?
– Дмитрий, отстань. Люди голодны, а до «Уюта» без малого километр.
– Не скучай работой, а скучай заботой… Скажите, вам удобно было на этой скамье?
– Да, – ответила Валентина. – Мы отдохнули и теперь отлично дойдем.
– Нет, вы поедете! – Жутко свистнув, Митя позвал: – Зара! Бара!
Пантеры откликнулись рыком. Угольно-черные силуэты и две пары зеленых светящихся глаз возникли перед скамьей. Он почувствовал, как по ногам мягко скользнул тяжелый хвост, и на всякий случай подтянул ноги на приступок скамьи.
– Как вы это делаете? – спросил он.
– Секрет фирмы, – небрежно обронил Митя. – Рекомендуем посетить заповедник фантасмагорий и уголок Бажова – неделю в себя не придете… Итак, до свидания! Нет-нет, пока не надо вставать, я собираюсь произнести магические формулы ужасных заклинаний. – Шутейным голосом чародея Митя проговорил: – По щучьему велению, к вашему недоумению… Зара, Бара, бзыс бой!
Раковина скамьи внезапно качнулась под ними и вслед за пантерами лихо вырулила на середину ковротуара. Смех Мити, жизнерадостный крик:
– Синхронной безекции! Приятного аппетита!
– Спасибо! – догадалась выкрикнуть Валентина.
Аспидно-черные кони-звери шли на рысях, до автоматизма синхронно перебирая лапами. По обеим сторонам аллеи химерическую упряжку сопровождала пульсирующая волна вспышек, и в трепетном свете блиц-фонарей было видно, как на антрацитово-глянцевых спинах леопардорикш вздувались и опадали под шкурой мускулистые бугры. Редкие парочки прогуливающихся жались к обочине, но почти никто из них не смотрел на необыкновенный транспорт. Валентина поправляла сбитые ветром волосы и никак не могла удержаться от хохота. Он был рад за нее. Во время внезапного старта ей было заметно не по себе, а теперь на нее снизошло очень веселое настроение. Неудержимо-заливистый смех Валентины был для него откровением.
А потом, когда они, приятно возбужденные увеселительной ездой, ужинали в павильоне действительно уютного кафе «Уют», он заприметил в глазах Валентины озорную лукавинку и подумал, что такого во всех отношениях безмятежного дня у них, пожалуй, еще не бывало. От этой мысли ему сделалось невыразимо уютно. Он понял, что влюблен в эту женщину по уши и навсегда. Низко подвешенные над столами большие роскошные лампионы давали мягкий свет, на подсвеченный снизу овал танцплощадки невесомо падали радужные пузыри вперемешку с зелеными искрами. Сквозь решето стен то и дело врывались внутрь павильона отсветы полыхающей где-то в парке феерии светотехнических чудес, и в эти мгновения стеклянные детали интерьера вспыхивали мириадами разноцветных огней. Музыкальная машина без пауз грохотала новинками модного ритма «конта-модерн» – публика была довольна. Почти все танцевали. Он ждал, когда Валентине захочется танцевать, и предложил ей выпить шампанского. Она отказалась. С улыбкой, но очень решительно. Ей нельзя. Да, раньше можно было, а теперь нельзя. Нет, ни полбокала, ни даже глотка. Есть причина – перед отъездом сюда она консультировалась с медикологами. Нет, не надо тревожиться, она абсолютно здорова. Дело совсем в другом… Он догадался: «Великое небо! Ты… Это правда?» Она кивнула: «У нас с тобой будет дочь». – «И ты об этом так… прозаично!» – «Да? А как я должна? Стихами?» – «У нас будет дочь! К чему маневры?! Пусть слышат и знают все! Шедевры!..» – «Андрей, не дури. Соседи уже обращают внимание». Он поднял бокал: «За тебя! За нас троих!» Вкуса вина он не почувствовал. Пить не хотелось. Он был пьян без шампанского. Машинально отпил еще. Калинка-малинка моя Валентинка!.. В голове царил радужный беспорядок. Потом все это вдруг прошло. Он почувствовал себя отцом, главой семейства. Рядом сидела жена, мать его будущего ребенка, и надо было эту будущность трезво осмысливать. Мешала музыка. Пойдем, мать, отсюда. Поедем на монорельсе и через десять минут будем дома. Жаль, что нельзя уехать прямо за этим столом. Зара, Бара, бзыс бой!..
