нависала угроза очередной политической чистки. Кроме того, «мобилизация ученых» фактически привела к созданию новой системы патроната, в основе которой лежал критерий политической благонадежности. Иными словами, это была система политического ручательства (скажем, Фуркруа ручался за лояльность Шапталя, Вандермонд — за Ассенфраца и т. д.). Террор атономизировал общество в целом и научное сообщество в частности, причем именно в то время, когда требовалась наибольшая консолидация социума.
В тяжелой, казалось бы, совершенно безнадежной ситуации, когда многообразные неблагоприятные для судьбы французской науки факторы (экономический кризис, разобщенность научного сообщества, оскудение научной элиты, репрессии и т. д.) оказались как в резонансе, французскую науку спасло создание сети республиканских образовательных учреждений, в которые удалось привлечь лучшие (из оставшихся) научные силы страны.
Во Франции 1790-х годов образовательный импульс был чрезвычайно силен. Сказалось действие нескольких факторов: традиционно высокий престиж науки и ее практических приложений, поиски путей демократизации образования в революционные годы, потребность в образованных кадрах. Совместить массовость и утилитаризм в рамках старых академий было невозможно, тогда как сделать это на базе специализированных учебных заведений было вполне реально.
Прослеживая эволюцию французских образовательных учреждений естественно-научного и инженерно-технического профиля в 1794–1795 гг., от ecoles revolutionnaires до Ecole Polytechnique, можно выявить две тенденции: постепенную деидеологизацию образования и неуклонное повышение роли фундаментальных дисциплин. Кроме того, многие новые школы восприняли традиции дореволюционных учебных заведений. Особую роль в дальнейшем развитии французской науки сыграла Политехническая школа, основанная в марте 1794 г. Она быстро завоевала огромный авторитет. Среди ее учеников были такие известные ученые и инженеры, как С.Д. Пуассон, Ж.Б. Био, Ж. Гей-Люссак, Э.Л. Малюс, Д.Ф. Араго, О. Коши и многие другие. Ее опыт широко использовался не только при перестройке преподавания в ряде старых школ, таких как Ecole des Ingenieurs de la Marine и Ecole des Mines, но и при разработке новых стандартов естественно-научного и инженерно-технического образования.
Именно создание новых и обновление старых образовательных структур спасло французскую науку от гибели, поскольку в этих структурах сохранялись научные традиции, а условия для создания и функционирования научных школ оказались в них вполне благоприятными. Развитие научно-технического образования способствовало также преодолению идеологических стереотипов и антинаучных предубеждений. Образовательные институты давали возможность ученым (в том числе и экс-академикам) вести в их стенах исследовательскую работу, обеспечивали людям науки относительный материальный и психологический комфорт. Наконец, успешная деятельность этих институтов, как правило специализированных, но дававших широкую и глубокую общенаучную подготовку по фундаментальным дисциплинам, способствовала формированию ученого нового типа, не натурфилософа, но широкообразованного специалиста.
«Открытие» прошлого
Обычно полагают, что XVIII век стал в истории Европы веком разрыва с прошлым. Между тем, именно в этом столетии произошел колоссальный прорыв в его изучении — в общих чертах была реконструирована «перспектива истории» и видоизменилась «идея истории» человечества. В эпоху Просвещения была создана новая «картина мира» прошлого, начали формироваться основные направления и понятийный аппарат исторической науки. Возникновению понятия «культура», вошедшего в широкий обиход европейской общественной мысли лишь во второй половине столетия, во многом способствовало пристальное внимание европейских интеллектуалов к ее разнообразному материальному субстрату.
Отношение к древностям как историческому источнику сформировалось в эпоху Возрождения (XV–XVI вв.). В Италии повсеместно велись кладоискательские раскопки и сбор «антиков», положивших начало «антикваризму». Употребляющийся ныне термин археология («архайо» — древний, «логос» — слово, мысль, учение) встречался уже у греческих авторов, хотя вплоть до начала XIX в. бытовали восходящие к римским источникам определения слова «antiquitates» — древности, «antiquarius» — антикварий, т. е. любитель старины. Достойными внимания признавались рукописи, эпиграфические и нумизматические памятники, высокохудожественные произведения античного искусства и ремесла, которые воспринимались как иллюстрации к свидетельствам античных авторов. Появились первые опыты описания древностей, систематизации и исследования предметов, оказавшихся в церковных и светских хранилищах. Предметы, найденные случайно или добытые в ходе раскопок, изначально подразделялись на «говорящие» (тексты и надписи на камне, керамике, папирусе, пергамене, бумаге, монетах, печатях) и «молчаливые» (остатки строений, произведения искусства, предметы быта). Различные виды и типы источников требовали разных методов их документирования и критического изучения, что дало импульс к формированию целого ряда историко-филологических[10] дисциплин с собственными объектами и предметами исследования.
Институционализация исторического исследования «древностей»
Широкое распространение рационализма и гипотетико-дедуктивной методологии познания Ф. Бэкона привело к пониманию того, что наука должна стать делом научных коллективов, получающих поддержку от государства и меценатов. По всей Европе организуется широкая сеть академий, университетов, библиотек, музеев. В XVII в. была создана «большая» Французская Академия (1635) и «малая» Академия надписей и изящной словесности (1666), объединявшая филологов-классиков, историков, эпиграфистов и нумизматов. В 1660 г. Карл II Стюарт учредил Лондонское Королевское общество, занимавшееся не только естественно-историческими исследованиями, но и описанием археологических находок; появляются Ассоциация антиквариев (1707), общества антиквариев в Лондоне (1718) и в Эдинбурге (1728), Общество дилетантов в Лондоне (1733).
В ряде стран были организованы специальные ведомства охраны памятников. По примеру Ватикана и Англии, где смотрители древностей появились в эпоху Возрождения, шведский король Густав II Адольф в 1630 г. учредил Государственный антиквариат во главе с королевским антикварием, отвечавшим за сохранность предметов старины. В 1666 г. была создана Коллегия антиквариев, являвшаяся и учебным заведением, и хранилищем археологических находок, позже преобразованная в Архив древностей и объединенная с Государственным антиквариатом (в 1786 г. вошел в состав Шведской Академии истории и древностей).
В XVI–XVIII вв. Европа открывает для себя целый ряд «новых миров» на разных континентах. Начинается освоение земель, «найденных» в эпоху Великих географических открытий. Это немедленно отразилось на составе и качестве музейных собраний — предметы быта восточных цивилизаций и «диких народов» всего мира распространялись как диковины. Интерес собирателей стал дифференцироваться между памятниками античности, местными артефактами и экзотическими древностями, привозимыми из дальних странствий. Наряду с «натуралиями» собрания «артифициалий» разных эпох и народов появились в Кунст- и Вундеркамерах, в XVI–XVII в. открытых по всей Центральной и Северной Европе. Примером подобной коллекции может служить частное собрание голландского путешественника — бургомистра Амстердама и содиректора Ост-Индской компании Н. Витсена (1641–1717), побывавшего в загадочной для европейцев Московии и прославившегося книгой «Северная и Восточная Татария» (1692; переиздана с иллюстрациями в 1705 и 1785 гг.). Знакомство с ним и другими европейскими учеными оказало влияние на мировоззрение Петра I: царь сознательно сориентировал зарождавшуюся русскую науку на европейские образцы, создав в Петербурге публичные Библиотеку и Кунсткамеру (1714) и Академию наук с университетом и гимназией (1724). К XVIII в. сложились крупнейшие художественные хранилища мира: Британский музей в Лондоне (1753), изначально основанный как общенациональное государственное хранилище древностей, музей Пио-Клементино в Ватикане (1771), королевское собрание в парижском
