— Конечно. Четыре экземпляра. В обычном тайнике, там, где папка, у двух адвокатов и в ячейке банка.
— Условия выдачи? Дальнейшие распоряжения?
— Отдадут, если будем вдвоем. Или одному с официальным свидетельством о смерти другого. Если нет, то через полгода все материалы поступают в открытый доступ в интернет.
— Отлично… Я с тобой не пойду, исчезну по выходе из метро. Иди ровно, старайся не останавливаться, чтобы не показалось, что ты передумала, не вздумай руку в карман засовывать. Церемониться не будут.
— Понятно.
— Постарайся разыграть все верно — ответственный сотрудник, по протоколу, спасал ценный груз до выяснения обстоятельств, затаился по инструкции. Сейчас обстоятельства разьяснились, поэтому сознательно выполняешь приказ вернуться… Не в коем случае не сорвись, не покажи нестабильности, очень постарайся продержаться — иначе запрут в сумасшедший дом, это будет удобным решением неудобного вопроса с их некомпетентностью… Я-то тебя вытащу, конечно, если сам жив буду, но будет несладко.
— Понятно.
— Обернись, посмотри мне в глаза, сними очки.
Женщина отрицательно помахала головой, не оборачиваясь.
— Не хочу попасть на камеры, жвачкой так старательно перемазалась, зря, что ли… Придется поверить мне на слово — ничего не принимала, это только маскировка. Чтобы идти нестойкой походкой и хромота не была видна.
— Умница.
На эскалаторе скопилось много народу, нельзя было разговаривать, неопрятный мужчина развернулся спиной и, поскольку на ногах стоял еле-еле, навалился на спину неопрятной женщины. Так ехали они среди толпы, спина к спине, целую прекрасную минуту.
Сошли с эскалатора. Неопрятный мужчина по прежнему шел за шатающейся, неопрятной женщиной с чемоданом. Женщина по прежнему не оборачивалась.
— Ты любишь меня больше, чем его, — вдруг совершенно неуместно сказал неопрятный мужчина перед выходом.
— Гораздо больше, — ответила неопрятная женщина и вышла из метро. Неопрятного мужчины за ней больше не было. Он остался в метро, докладывал по телефону, что вот вам Леденец, принимайте, дело сделано.
Идти и шататься было очень неудобно, того и гляди, по настоящему упадешь. А нельзя падать и совершать других резких движений. Старалась не смотреть по сторонам и вверх, не выискивать, откуда в нее целится снайпер.
Пирожочек неважно выглядит, даже в маскировке видно, испереживался весь. А ведь, правда, сначала подумала, что то нападение — его рук дело, что он совсем не изменился, что он такой, как раньше — дело должно быть сделано любой ценой. А ей просто можно не говорить всех обстоятельств — “не могу сказать”.
Но потом он спросил, где она взяла гранату. Хотя сам ей дал в рюкзаке, как раз для таких целей — уничтожить чемодан и ни при каких обстоятельствах не попасть в плен врагу, для нее это куда хуже, чем умереть. Даже если обменяют потом — она не сможет долго быть запертой, без пирожочка, без своих таблеток, без регулярного лечения… И по вопросу поняла, что командир не владеет ситуацией и дал ей команду бежать и спрятаться. Ведь были свидетели, нужно безупречно все разыграть — они не смогут еще раз потерять все и годами прятаться, не те уже силы… Нужно все подчистить и подготовить себе гарантии безопасности на старость.
И очки не снимала не только из-за камер. Не хотела, что Пирожочек глаза ее видел, расстраивался из-за ее зависимости. Но ей было так страшно одной. Пришлось уйти на самое дно, глубокое дно… И там была тьма. Не могла выйти, хоть и сделала все, что нужно, ни на какие запросы командира не отвечала, было стыдно, что сорвалась — клялась же, что не будет ничего принимать. Боялась возвращаться, было стыдно. Не хотела возвращаться, знала, что придется вот так идти под прицелом и некоторое время все равно быть взаперти.
Безумный Пирожочек был очень страшен, когда держал волосы Эльвиры в руках. И когда говорил, что нельзя убегать, она отвечает за мальчика, может ему навредить… Он был так убедителен, ее Пирожочек. Пришлось выйти на свет.
Почему на какие-то старые сплетни такие высокие ставки? Почему из-за того, кто с кем переспал, или сказал что-то, или написал двадцать лет назад, сейчас убивают людей? Никак не может привыкнуть к тому, что в деле, которым она занимается, это вполне соизмеримые вещи. Так отвратительно в этом участвовать… Нужно отвечать только за свой участок работы, как учит командир, а ей тяжело.
И ее жизнь, тем более, ничего не стоит, и поэтому за ней от метро внимательно следит снайпер, чтобы она вдруг не успела достать гранату и уничтожить ценный чемодан…
Подошла к нужной двери, позвонила в звонок. Открыли сразу.
— Добрый день, — сказала вежливо, — Извините за беспокойство.
Глава третья
Максу казалось, что они с Милли, как в каком-то кино, попали на необитаемый остров. Их прежняя жизнь, тот страшный вечер в клубе, странная гонка на машине со странными людьми остались далеко позади. Ритм жизни невероятно замедлился, жизнь никогда еще не была такой медленной, никто из них не жил такой жизнью раньше…
В начальной школе Макс как-то гостил у тетки, в подобном домике, в маленьком городке, как этот. Но с тех пор его жизнь была совсем другой — жил в маленьких, тесных квартирках, просыпался от городских звуков за окном: шума двигателей, воя сирен… Досуг проводил в клубах, приползал домой едва живой, чтобы сразу вырубиться, а утром все начиналось сначала — вой сирены будил его… Книжек он читал немного, да и те были не очень ученые, на компьютере в игры играл мало — скучно ему, он и на работе своей странной достаточно наигрывался… Друзей у него не было — старая компания перестала ему подходить, а никому поприличней не подходил он, да и постоянной девушки не было по той же причине — отличался необычной разборчивостью, развлечений за всю время его работы было более, чем достаточно…
Милли помнила свое раннее детство сущим адом — детство состояло из больниц, врачей, операций и прочих неприятных медицинских процедур. У нее не было друзей — инвалиду сложно обеспечить нормальную социализацию, только ее брат с ней дружил. Когда Милли, к школьному возрасту, пришла в относительную норму по здоровью,
