Гора долго молчал.
— Гора, ты должен дать свое согласие, — сказал Биной. — Встань на ту же точку зрения, что и Пореш-бабу.
— Пореш-бабу может дать согласие, он находится в потоке, который размывает берега. Я же — не могу, потому что тот поток, в котором нахожусь я, укрепляет берег. Неисчислимые реликвии прошлых веков стоят на нашем берегу, и мы не может бросить их на произвол разрушительных сил природы. Ругайте нас, делайте с нами что угодно, но мы оденем наш берег в камень. Для нас это место священно, и хотя река год из года покрывала его наносным илом, мы не позволим крестьянам возделывать эти земли. Пусть это приносит нам убытки. На этом берегу нам жить, а не пахать. И нас ничуть не смущают нападки ученых-земледельцев, упрекающих нас в том, что мы избрали для своей цели слишком твердую почву.
— Короче говоря, ты не согласен на наш брак?
— Конечно, нет.
— Следовательно… — начал Биной, но Гора не дал ему договорить.
— Следовательно, я порываю со всеми вами, — сказал он.
— А если бы я был одним из твоих приятелей-мусульман?
— Это совсем другое дело. Когда от дерева отламывается ветка, ей уж никогда не прирасти снова. Но дерево всегда остается опорой лианы, даже поваленная бурей на землю, она может снова подняться и обвиться вокруг него. Но если родное становится чужим, нужно рвать с ним окончательно. Другого выбора нет. Потому-то так суровы правила общества и его запреты.
— Потому-то и нельзя допускать, чтобы окончательный разрыв был возможен из-за пустяков, — ответил Биной. — Может быть, потому так и крепки кости рук и редки их переломы, что не так-то просто эти переломы срастаются… Ты не задумывался над тем, как трудно человеку спокойно жить и работать в обществе, которое при малейшем ударе получает неизлечимые травмы?
— Это не моя забота, — возразил Гора. — Все эти вопросы решает общество, причем настолько вдумчиво и всесторонне, что мне не приходится ломать над этим голову. Как-никак эти вопросы существовали тысячелетия до моего рождения, а общество, как видишь, и не думает распадаться. Ведь не задумываюсь же я над тем, как движется земля вокруг солнца — по прямой или извилистой линии, сбивается ли она с пути или нет — и пока что никаких неудобств от этого не испытываю. Точно так же отношусь и я к своей общине.
— Знаешь, Гора, — засмеялся Биной, — я столько раз говорил то же самое, и вот сейчас мне приходится выслушивать все это от тебя. Это, конечно, наказание свыше за мои прежние разглагольствования. Но какая польза спорить? Я теперь ясно увидел то, чего не замечал раньше. Я понял, что жизнь человека подобна полноводной реке. По неведомым законам она вдруг сама сворачивает в сторону и силой своего течения прокладывает новое русло там, где никогда не текла раньше. Все эти внезапные повороты и новые непредвиденные русла — не что иное, как воля всевышнего. Река жизни — не искусственный канал, ее не заставишь течь в установленном направлении. И если это понять ясно, то никакие словесные ухищрения в заблуждение ввести не смогут.
— Когда мотылек летит на огонь, он, наверное, пользуется точно такими же доводами, — сказал Гора, — но сегодня я не буду понапрасну тратить время, разубеждая тебя.
— Вот и хорошо, — сказал Биной, поднимаясь со стула. — Тогда я пойду на минутку к матери.
Не успел он выйти, как в комнату медленно вошел Мохим, жуя, как обычно, бетель.
— Ну как, видно, ничего не вышло? — спросил он Гору. — И не выйдет? Ведь я предупреждал тебя, говорил — смотри в оба: он мне уже давно не внушал доверия! Но ты разве будешь меня слушать! Вот если бы тогда поднажать да женить его на Шошимукхи, не о чем было бы и разговаривать теперь. Но ведь никому до этого дела нет. Кто стал бы меня слушать? Если человек сам не понимает, хоть лоб расшиби, ничего ему не докажешь. Вот и дождались, что такой малый, как Биной, ушел из общины. А жаль, жаль!
Гора не отвечал.
— Значит, судя по всему, обратно его уж не заполучишь? — продолжал Мохим. — И ведь подумать, сколько времени он нам голову морочил со свадьбой. Теперь с этим делом мешкать больше нельзя, сам знаешь, как у нас в обществе, попадись только им в лапы — пропал! Есть у меня один жених на примете — да ты не бойся, тебе сватовством заниматься не придется. Я уже сам все устроил.
— Кто же этот жених? — спросил Гора.
— Да этот — твой Обинаш.
— И он согласился?
— Еще бы! Это тебе не Биной! — воскликнул Мохим. — Нет, что ни говори, но, оказывается, из всей твоей группы только один Обинаш по-настоящему предан тебе. Он прямо заплясал от радости, услышав, что есть возможность породниться с тобой. Это, говорит, для меня счастье и большая честь. Заговорил я о приданом, а он уши зажал и слышать ничего не хочет. Тогда я сказал, что улажу все с его отцом. Но, скажу я тебе, отец совсем не похож на сына, не стал затыкать уши. Наоборот, сам повел такой разговор, что мне было впору затыкать уши. К тому же я заметил, что сынок во всем беспрекословно слушается отца, чуть ли не молится на него. Так что от его посредничества толку не будет. Чтобы закончить дело, придется продать облигации, иначе ничего не получится. Но ты все-таки скажи Обинашу несколько слов. Если он услышит, что ты тоже одобряешь…
— Все равно ни рупии не скинет, — прервал его Гора.
— Это верно, — подтвердил Мохим. — Если сыновье почтение к тому же и выгодно, то его уж ничем не поколеблешь.
— Значит, дело решено бесповоротно? — спросил Гора.
— Бесповоротно.
— И день назначен?
— А то как же! В день январского полнолуния. Не так долго и ждать. Его отец сказал, что можно обойтись без драгоценных камней, но нужны тяжелые золотые украшения. Надо будет посоветоваться с ювелиром, как увеличить вес золота, не увеличивая цену.
— Но к чему такая спешка? — спросил Гора. — Ведь опасности, что Обинаш в скором времени вступит в «Брахмо Самадж», нет.
— Это верно, но ты не заметил, что отец что-то начал сдавать? Врачей не слушает, все будто назло делает. Саньяси, с которым он недавно подружился, велит ему совершать омовение три раза в день, а сверх того заставляет делать такие упражнения по системе йога,[52] после которых у отца зрачки, дыхание, внутренности — все становится не как у людей. Хорошо бы устроить свадьбу Шоши, пока он еще жив. Я бы вздохнул свободно, если бы смог закончить это дело, прежде чем сбережения отца попадут в руки Онкаранондо Свами. Я вчера только разговаривал с отцом и вижу, что трудностей не оберешься. Кажется, придется поманить этого проклятого саньяси гашишем, прибрать его к рукам и заставить помогать нам. Не то, будь уверен, отцовскими денежками попользуются не те, у кого семья на руках и кому они нужны больше всего. Ведь в чем беда-то: отец жениха пристает, требуя денег, а собственный отец, едва услышит о том, что нужно давать деньги, погружается в созерцание. Что мне, повесить на шею свою одиннадцатилетнюю дочь и утопиться, что ли?
Глава шестьдесят вторая
— Радхарани, почему ты не ужинала вчера вечером? — спросила Хоримохини.
— Как так? Я поела, — удивилась Шучорита.
— Что же ты ела? — сказала Хоримохини, указывая на тарелки. — Все как было, так и осталось.
Тут только Шучорита поняла, что вчера она даже и не вспомнила об ужине.
— Это нехорошо, — сердито продолжала Хоримохини. — Насколько я знаю Пореша-бабу, он очень не одобряет, когда люди впадают в крайности. Сам-то он уж на что спокойный, увидишь его — и на душе благодать. Что бы он сказал, если бы узнал, как ты себя ведешь?
Шучорите было нетрудно догадаться, на что намекает Хоримохини, и в первое мгновение она почувствовала замешательство. Ей никогда не приходило в голову, что кто-нибудь может увидеть в ее дружбе с Горой обычные отношения между мужчиной и женщиной и найти в этом повод для косых взглядов и сплетен. Потому-то она и смутилась сначала. Но в следующую же секунду выпрямилась, отложила рукоделие и смело посмотрела в лицо тетке. Она решила раз и навсегда, что не даст никому повода подумать, что она стыдится своих отношений с Горой.
— Ты же знаешь, тетя, что вчера у нас был Гоурмохон-бабу. Я так с ним заговорилась, что забыла об ужине. Тебе бы тоже было интересно послушать, о чем он мне рассказывал.
Но слушать Гору вовсе не представлялось Хоримохини таким уж заманчивым. Она любила благочестивые беседы. Горины же рассуждения насчет веры не шли, по ее мнению, от чистого сердца и никакой радости ей не доставляли. Впечатление было, что Гора в каждом собеседнике видит человека, несогласного с ним, и считает своим долгом переубедить его. Ну хорошо, сокрушая своими доводами несогласных, он заставлял их признать свою правоту; а что он мог сказать тем, кто и не думал оспаривать его мнения? Хоримохини была совершенно равнодушна к тому, что волновало Гору. Ее ничуть не трогало, что брахмаисты хотят жить согласно своим убеждениям и предпочитают не смешиваться с индуистами, — лишь бы это расхождение во взглядах не грозило ее отношениям с близкими людьми, а до остального ей не было никакого дела. Поэтому разговоры с Горой не представляли для нее никакого интереса. Когда же она поняла, что Шучорита все больше и больше подпадает под влияние Горы, эти разговоры стали ей просто неприятны. В материальном отношении Шучорита была совершенно независима от нее; так же самостоятельна была она и в своих мнениях, вопросах веры, поведении, и Хоримохини никак не удавалось хоть в чем-то заставить ее беспрекословно подчиняться себе. А ведь на склоне лет Радхарани была ее единственной опорой! Поэтому стоило Хоримохини подумать, что кто-то, кроме Пореша-бабу, пробует повлиять на Шучориту, как она начинала тревожиться. Старой женщине казалось, что Гора неискренен, что просто он хочет хитростью завладеть сердцем Шучориты. Хоримохини даже подозревала его в том, что главной его целью было прибрать к рукам состояние племянницы. Одним словом, Гора был первым врагом Хоримохини, и она решила сделать все возможное, чтобы расстроить его планы.
