— Когда убедятся, что вас из машины не достать, начнут экспериментировать. Если будет с собой газ, фукнут в вас газом. Или просто — подорвут гранатой. Насколько я помню, от взрывной волны Невредимка не защищает, верно я говорю?
Умник молчал, но Рональд не успокаивался:
— Выйдем из машины и их побьем. Не успеют.
— Сделаешь им пиф-паф? — спросила Амалия и оскалилась, как фурия. — Оружия у тебя нет. Отберешь у них? Это можно, конечно, можно… Ты же будешь под Невредимкой… А ты когда-нибудь стрелял в человека, тихоня? Нет? А потом, когда завал разберут, как ты отмажешься от трупов, а, мой красавчик? Тебя же повезут в полицию, и с почетным эскортом — с запасной группой Папы Лентини. Устраивает?
— Почему пропустили нас с тобой? — спросил Рон.
— Им нужен он, вот почему. — Она запнулась, подумала и призналась:
— Правда, будь я на их месте, я бы атаковала и нас. Оставить клиента в одиночестве, без поддержки — милое дело…
— Вот! Надо попробовать, — объявил Рон.
Они помолчали. Потом Берт проговорил, глядя в стол:
— У нас харчей на неделю, не больше. И вообще. Нельзя же сидеть под дамокловым мечом до бесконечности.
— Лентини, — сказала Амалия. — Он не затем приехал, чтобы выжидать, как кошка у мышиной норы.
Берт поднял голову, уставил на Амалию бычьи свои глаза.
— Предлагаешь оставаться и ждать атаки?
— Предлагаю ждать разведчиков.
Глаза просветлели. Берт протянул руку через стол и погладил ее по голове.
— Во, я думал, скажешь ты это или нет? Умничка! У них же это стереотип, они должны разведать обстановку, а? Лады… Как ты мыслишь поступить с разведчиками?
— Расспросить, — мягко произнесла Амалия. — Наручники у нас есть.
Когда она их покупала, Рон — эта Валаамова ослица, — помнится, ошарашил ее вопросом: «Для секса берешь?»
Умник теперь ухмылялся и смотрел на нее с живейшим удовольствием. Налюбовавшись, провозгласил:
— Не-ет, Ронни, я ей верю! У нее чутье. Как она нас у Марты отследила, а?
— Молчи, сглазишь, — сказала Амалия.
— Когда, ты думаешь, они появятся? — с некоторым даже почтением спросил Берт.
— Я не знаю, когда прибыл Лентини. И не знаю его почерка. Но думаю, в течение пяти-шести дней он пожелает иметь результат.
Прошло два дня — неполных. Через день после возвращения Амалии, ранним утром, когда солнце еще не заглянуло в ущелье, загудел сигнал телекамеры, поставленной у въезда. Амалия натянула брюки — с Невредимкой, привешенной к ремню, — крикнула мужикам, чтобы пока сидели в укрытии, и выскочила наверх, к окну.
По ущелью, сопровождаемый жидким хвостом пыли, ехал пикап Хесуса. Вроде бы, в кабине сидели двое. Амалия скатилась вниз, подхватила переговорник, доложила, что это Хесус, и перебежала к белому камню, отмечающему край колпака. Вышла за границу защитного поля и сказала в переговорник: «Когда помашу рукой, снимешь колпак». Берт ответил: «Заметано».
Грузовичок приближался; теперь было ясно видно, что в кабине рядом с Хесусом сидит еще кто-то. Мужчина. Темноволосый, в джинсовой куртке — здесь все носили джин-су, — с платком на шее.
— Как поживаешь, женщина? — прокричал Хесус, выходя из машины.
Второй тоже вылез — улыбаясь и кивая, как заведенный.
— Это мой брат, двоюродный брат, — объяснил зеленщик. — Глухонемой, бедняга. Приехал ко мне из Бильбао отожраться, бездельник! — Он захохотал.
Хесус был весельчак. Пожалуй, сегодня он смеялся малость искусственно.
Двоюродный брат был крепкий мужичок лет тридцати, с густыми сросшимися бровями, отдаленно похожий на Хесуса. Зубы очень белые — он все улыбался, рассматривая Амалию с откровенным, жадным любопытством.
"Если играет, то хорошо, — отметила Амалия. — Увидишь в глуши этакую бабенку — поневоле глаза вытаращишь… Но слишком уж откровенно он таращится для испанского парня, сдается мне… Обыскать бы тебя», — подумала она и спросила:
— Привез все, что надо? Мы не ждали тебя сегодня.
— Завтра поеду с ним в Бильбао, — объяснил Хесус. — На целых три дня! — Он опять захохотал. — Поедем разгружаться, англичанка? Сегодня он будет пыхтеть, а я пока выпью винца, если поднесешь!
— Давай, подъезжай.
Мужчины забрались в пикап. Амалия помахала Берту и пошла к дому — неторопливо, чтобы там успели снять поле. Древняя машина Хесуса ползла следом, ревела, как реактивный самолет, и, обходя дом, Амалия без опаски переговорила с Бертом — убедилась, что он слышал разговор насчет глухонемого брата. Она попросила Эйвона выйти к задней двери и устроить проверку. Берт прогудел: «Хлопну над ухом в ладоши, когда ты будешь видеть лицо, так?»
Хесус подъехал к задней двери и расшпилил кузов машины; там были рядами выставлены корзины с салатом, помидорами, персиками, завернутыми в бумажки, виноградом.
— Как обычно? — спросил Хесус. Амалия кивнула, и он проорал, встав перед братом:
— Одну корзину с салатом! Одну корзину с помидорами! Неси! Она покажет!
— Он все-таки слышит? — лениво поинтересовалась Амалия. — Когда кричат, слышит?
— Не-а. Он по губам читает, как по книге… Эй, не лук, а салат!
Амалия проводила глухонемого по длинному коридору в кладовку при кухне — в доме было четыре кладовых с земляным полом, без окон, со старинными дверями дюйма в три толщиной и коваными навесками для замков. В этих клетушках было прохладно даже в жару, и Рон провел сюда электричество, так что в июле, тягостно знойном и почти безветренном, Амалия забиралась в самую просторную комнатку и читала или играла на компьютере.
Она показала, куда поставить корзины, и они вернулись к машине. Глухонемой взял персики и виноград — эти корзины были тяжелые, — отнес их на место. Амалия первой пошла к выходу. Она знала, где прячется Берт: за грязным занавесом, отгораживающим склад всякого барахла, и, миновав этот занавес, оглянулась. Глухонемой улыбнулся. В ту же секунду Берт высунул ладони из-за тряпки. Хлоп!
Нет, парень не вздрогнул. Но глаза вроде бы метнулись влево — ладони Берта были у него за левым ухом. А похоже, ты попался, мальчишечка, подумала Амалия. Берт, шумно вздыхая, топал следом.
Снаружи дул прохладный западный ветер, скалы поверху были уже озарены солнцем. Хесус спросил:
— Оливки нужны, женщина?
— Сейчас разберемся, — сказала она, повернулась к парню и через его плечо спросила у Берта по-английски:
— Обыщем красавчика, как ты думаешь?
Ее этому учили — фиксировать неосознанные и неконтролируемые реакции, — и сейчас, при ярком свете, она увидела, что зрачки у парня расширились; цвет лица не изменился. Он улыбнулся ей, как ни в чем не бывало, и опять закивал.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
