Алексей Михайлович велел остановиться и, выйдя из кареты, приказал привести к нему детей.
Их было пятеро: три мальчика, две девочки. Одной девочке было уже лет, наверное, тринадцать, другой года четыре всего. Мальчики, синеглазые, черноголовые, смотрели смышлено и царя нисколько не боялись. Может, и не понимали, кто перед ними. Были они братьями, погодками, лет от семи до десяти.
– В лес ходили? – спросил детей государь.
Дети улыбались, разглядывая его лицо, одежду, перстни на руках, и не отвечали: дураку понятно, что в лес.
– По грибы? – снова спросил государь, и ему опять не ответили: в корзинах не зайцы же сидят! – Рано вроде бы грибам, не пора.
– Оно хоть и рано, – сказал старший из мальчиков, – только отчего же не пора? Самая пора.
– Это как же тебя понять? – изумился Алексей Михайлович. – Грибам, говоришь, рано, но самая пора.
– Когда грибов хоть косой коси – к войне. А ныне война.
– Поганок не набрали?
– Зачем поганки брать? – изумился смелый мальчик. – Хороших грибов хватает. Вон какие подберезовики, ни одного червивого.
– А белые есть?
– Белые свой срок знают.
Государя разговор весьма утешил, и он не спешил расстаться с ребятишками. Обошел всех, осматривая в корзинках лесную добычу.
– И впрямь хороши грибы! Вот бы отведать.
– Забирай, – сказал мальчик. – Мы еще сбегаем. Куда пересыпать-то?
– Даром отдаешь?!
– Так я же их не покупал.
Ребята и девочки охотно протягивали царю корзинки.
– Бери! Бери! – говорили они дружелюбно.
– Ну, спасибо! – растрогался государь. – Что ж, я тоже отдарюсь. За каждый гриб будет вам пряник.
Мальчик подумал и покачал головой.
– Тут вон петушки! Махонькие совсем. Больно много пряников получится.
Царь совсем развеселился.
– Что же ты обо мне печешься?
– Да вдруг пряников-то у тебя не хватит.
– Как это не хватит?! – Алексей Михайлович, играючи, принахмурился. – Да ты знаешь, кто я?
Мальчик быстро глянул на него и опустил глаза.
– Должно быть… царь.
– Царь! – обрадовался Алексей Михайлович. – Как же ты угадал? Царской шапки-то на мне нет.
– Угадал, – вздохнул мальчик. – Вон какие вокруг тебя! Бородатые, пузатые, а помалкивают. Один ты говоришь.
Свита царя заколыхалась от вальяжного, полного добродушия смеха.
Грибы царь забрал себе на жаркое, детям насыпали полные корзины пряников и сверх того поставили перед ними еще два мешка.
Царский поезд тронулся в путь.
Алексей Михайлович, садясь в карету, сказал Ордину-Нащокину:
– Узнай, чьи ребятишки. Коли родители согласятся, в ученье возьми к своим киевлянам – смышленые.
12
В походе Алексей Михайлович завел обычай всякий день обедать с разными людьми из своей огромной свиты. Ночевать приходилось иной раз в крестьянских избах, за стол многих не посадишь, обижать же людей ненароком – хуже всего. Нечаянную обиду всю жизнь помнят.
На стану в деревне Федоровской с государем обедали Никита Иванович Романов, Глеб Иванович Морозов, митрополит Корнилий, а за вторым столом, у двери, архимандриты монастырей Спасского в Казани, Саввино-Сторожевского и Спасо-Ефимиевского в Суздале, с ними еще двое: стольник князь Иван Дмитриевич Пожарский и царский ловчий Афанасий Матюшкин.
Походный обед царя был незамысловат. На первое щи, на второе каша с гусем да пирог с рыбой. Из питья – квас и пиво.
Перед обедом митрополит Корнилий благословил пищу. Царь, садясь за стол после молитвы, радостно вспомнил:
– День-то нынче какой! На четвертое июня приходится святитель Митрофан, патриарх Константинопольский. Первый из константинопольских патриархов. Бог ему за праведность послал сто семнадцать лет жизни.
– Жизнь была иная! – сказал Никита Иванович, недовольно возя ложкой в оловянной тарелке: щей не терпел, но у царя в гостях и редька слаще пряника.
– Что мы знаем про чужую жизнь? – не согласился государь. – Отец Митрофана епископ Дометий приходился римскому императору родным братом. Однако ж и ему, принявшему веру Христа, в Риме не было защиты, за море пришлось бежать, в Византию.
Никита Иванович, глядя куда-то над столом, с му́кой на лице торопливо выхлебал щи и откинулся спиной к стене, переводя дух. Покосился в сторону царя.
Алексей Михайлович ел неторопливо, по-крестьянски подставляя под ложку кусок хлеба.
«Где только так выучился?» – изумился про себя Никита Иванович и, не в силах сдерживать кипевшего в нем раздражения, сказал:
– У них было куда бегать. Византия – не Кострома.
За столом потишало. Глеб Иванович сообразил, что Романов ведет речи негожие. Промолчать – значит быть с царским дядюшкой заодно; с полным ртом закудахтал:
– Экося! Царев батюшка, великий государь Михаил Федорович, царство ему небесное, не бегал в Кострому, но изошел из нее. А, изыдя, укрепился в Москве. Ныне же великий наш государь, изыдя из Москвы, будет и в Смоленске и много дальше, ибо все это – русская земля.
– Ох, Морозовы! – покачал головой Никита Иванович. – Государь, кто тебе первым поклонился, помнишь?
– Помню, Никита Иванович, – сказал царь, принимаясь за гуся. – Первым был ты.
– Так могу ли царю своему, желая ему одного только добра, правду говорить?
– Изволь, Никита Иванович. Я правду жалую, ты же знаешь.
– Я-то знаю. Но не все про то знают. Помнишь ли ты, государь, как ходил под Смоленск боярин Михайло Шеин?
– Да где ж мне помнить? Мне тогда и пяти лет, наверное, не было.
– Ну а мы с Глебом Ивановичем хорошо все помним. Не правда ли, Глеб Иванович?
– Шеина казнили по боярскому извету, – вспылил Морозов. – Вины за ним не было!
– Не о том речь, что с воеводою сталось, – сказал ядовито Никита Иванович. – Речь о том, что сталось с царевым войском. Ну где нам с Литвою воевать? Били они блаженной памяти царя Ивана Васильевича, били царя Бориса, в плен взяли царя Василия Ивановича Шуйского. А что до Шеина… В поход он пошел со многими пушками и со многими людьми. Вернулся же без единой пушки, а людей с ним осталось тысяч с пять. А знаешь, Глеб Иванович, сколько с ним на Смоленск ходило? Это я, как «Отче наш», помню. Тридцать две тысячи конных и пеших. И сто пятьдесят восемь пушек! А пушки-то какие! Не чета нашим.
От гнева седые брови Никиты Ивановича сошлись, а лицо, как у малого ребенка, съежилось в кулачок.
Царь развел руками:
– Что ж теперь поделать-то, Никита Иванович? Не вертаться же? Мы еще до Вязьмы не дошли, а воеводы наши уж города у неприятеля воюют… Дома-то сиднями сидеть тоже нельзя. Вороги на издревле русской земле христианскую веру под корень изводят. Знать такое и не заступиться – тоже грех.
– «Грех»! «Грех»! – не сдержался Никита Иванович. – Вот как побьют нас латиняне, как навалятся всей силою, так, глядишь, снова Москвы-то и не удержим. Вот это будет – грех! Всем грехам грех!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
