– «Грех»! «Грех»! – не сдержался Никита Иванович. – Вот как побьют нас латиняне, как навалятся всей силою, так, глядишь, снова Москвы-то и не удержим. Вот это будет – грех! Всем грехам грех!
– Бог милостив! – Государь перекрестился, кивнул на стол, где сидели архимандриты. – У батюшки моего Пожарский был, и у меня, слава богу, Пожарский есть.
Улыбнулся порозовевшему Ивану Дмитриевичу.
И тут в избу быстро вошел Борис Иванович Морозов.
– Гонец, государь! Дорогобуж отворил ворота!
Царь выбежал из-за стола, обнял Бориса Ивановича, обнял Никиту Ивановича.
– А ты говоришь! А ты говоришь!
Обнялся со всеми, кто был на обеде. В избу вошел сеунщик.
– Рассказывай, братец! Рассказывай! – прервал его поклоны государь. – Что за война была?
– Войны, великий государь, не было. Твой, государь, боярин Федор Борисыч Долматов-Карпов, тебя ожидая, послал малый отряд проведать дорогу к Дорогобужу. А с отрядом увязались вяземские охочие люди. Польский воевода как увидел, что на него войной идут, так сразу со всем своим войском ушел из города в Смоленск. Дорогобужские же мещане твоему войску тотчас ворота открыли, а к тебе послали выборных с поклоном.
Государь в порыве снял с себя золотой нательный крестик и надел на гонца.
– Ради радости нашей государской! Носи! Покормите гонца, коня ему дайте самого доброго!
И уже с нетерпением поглядывал на сотрапезников. Подошел к Матюшкину.
– Афанасий, сходи за Томилой Перфильевым. Пусть с обоими подьячими у меня будет тотчас, чтоб с бумагами, с чернилами, и сеунщики пусть тоже будут наготове!
Трапеза торопливо закончилась.
Митрополит Корнилий прочитал молитву, и государь отпустил от себя сотрапезников. Тут же появился Перфильев с Ботвиньевым и Никифоровым.
– Говорят, что на войне человеческих слов из-за пушек не слышно. Ан слышно! Не пушки, а наши с вами грамотки город Дорогобуж нам поднесли. Ботвиньев и Никифоров, вы садитесь и тотчас пишите во все другие города. Каждый день такие грамоты пишите, без моего напоминания, а ты, Томила, в Москву пиши. Порадуем царицу, царевен и святейшего Никона.
Государь подошел и взял лист, с которого тайные царевы люди Ботвиньев и Никифоров списывали текст для грамот в польские пределы. Пробежал глазами знакомый текст: «И вот теперь всем извещаем, что богохранимое наше царское величество, за Божиею помощию собравшись со многими ратными людьми на досадителей и разорителей святой восточной церкви греческого закона, на поляков вооружимся, дабы Господь Бог над всеми нами, православными христианами, умилосердился и чрез нас, рабов своих, тем месть сотворил… И вы бы, православные христиане, освободившись от злых в мире и благоденствии прочее житие провождали… Прежде нашего царского пришествия разделение с поляками сотворите, хохлы, которые у вас на головах, постригите, и каждый против супостат божиих да вооружается. Которые добровольно прежде нашего государского пришествия… верны нам учинятся… да сохранены будут их домы и достояние от воинского разорения».
Письмо было тяжеловато, но сочинил его Алексей Михайлович сам и, подумав, менять ничего не стал. Разные письма веру в их подлинность могут пошатнуть.
Поглядев, как подьячие лихо помахивают перьями, Алексей Михайлович и сам взял перо.
Перфильев предупредительно выскочил из-за стола, но государь остановил его:
– Сиди, сиди! Я на окошке. Света больше.
Алексей Михайлович решил пожаловаться на бояр князю Трубецкому – не один Никита Иванович пугает сокрушением войска и разором царства. Недовольных больше, чем довольных. Одни и впрямь поляков боятся, помнят польские колотушки. Другим дорожные неудобства характер портят. В крестьянских избах ночевать, конечно, и вонюче, и блошисто, еда скороспелая, дорога тряская.
«Едут с нами отнюдь не единодушием, – писал государь, – наипаче двоедушием, как есть облака: иногда благопотребным воздухом, и благонадежным и уповательным явятся, иногда зноем и яростию, и ненастьем всяким злохитренным, и обычаем московским явятся, иногда злым отчаянием и погибель прорицают, иногда тихостию и бледностью лица своего отходят лукавым сердцем. Коротко вам пишу, потому что неколи писать, спешу в Вязьму…»
Закончив писать, государь беспомощно глянул на дверь. Царево письмо должен принять в свои руки думный дьяк, дьяк кликнет подьячего, подьячий писарей. Писаря с великим трепетом запечатают письмо и вернут подьячему. Подьячий – дьяку. Дьяк, испрашивая гонца, доложит о царском письме боярину Борису Ивановичу Морозову. Морозов прикажет кому-то из бояр, боярин пошлет за окольничим, окольничий за стольником. Стольник явится сначала к окольничему, окольничий пошлет его к боярину, боярин к Борису Ивановичу. Борис Иванович кликнет думного дьяка, дьяк велит принести письмо подьячему…
Томила Перфильев, не отрывая руки от листа, поднял голову:
– Государь, коли письмо готово, я его запечатаю и тотчас же отошлю.
– Отошли! – обрадовался царь. – Так-то скорее будет.
Отнес письмо на стол Томилы, весело поглядывая на своих верховных подьячих. Как раньше не догадался – свой нужно иметь приказ, свой собственный, где всякое дело будет и тайным и быстрым. И никого в том приказе из бояр или окольничих – не иметь!
Томила Перфильев на глазах царя запечатал письмо и ушел передать гонцу.
Ожидая Томилу, Алексей Михайлович опять сел возле окна и вспомнил с тоскою гнев Никиты Ивановича.
«Судьбой Шеина пугает… А погубители Шеина – не поляки, московская медлительность. Ждали, пока Смоленск с голоду перемрет, а дождались короля Владислава. Восемь месяцев без толку под стенами толпились! А пушки – верно! – были громадные! Сто пятьдесят восемь пушек!.. Спешить нужно… Всем спешить… Покуда Ян Казимир соберет войско, Смоленск надо взять».
Вернулся Перфильев.
– Быстрехонько! – похвалил государь. – У меня к вам троим повеление: приглядите мне таких же, как вы, людей, быстрых и для тайного дела годных… На войне поспешать во всем надо. Не будем мы поспешать, другие поторопятся. Послужите мне с душою, и вам будет от меня милость и благодарение.
Сказал и пошел поднимать свой чудовищно громоздкий и огромный табор, чтоб ехать в Вязьму.
13
В Вязьме государев полк стоял неделю. Это были дни нетерпеливого ожидания и всяческой поспешности. Первым делом Алексей Михайлович выпроводил из города своего второго воспитателя Долматова-Карпова:
– Передовой полк Никиты Ивановича Одоевского под Смоленском, а пушки в Вязьме, – Вязьму у литовцев, слава богу, еще Василий Третий отвоевал!
Во все стороны отправлены были гонцы с приказом: коли города сами не сдаются – брать их приступом, без мешканья. Перед войсками противника не выстаивать, неизвестно чего ожидая, но нападать, разбивать, изгонять!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
