Дина устроилась великолепно. В один спасательный круг продела Кошича, а в другой пролезла сама. И теперь они спокойно покачивались на затихающих волнах, ожидая, когда пароход подрулит к ним поближе. Кошич явно был жив. Все время шевелил руками.
Ну, а потом все вместе мы поплыли уже на пароходе. Лодку свою прицепили к нему на буксир. Вася Тетерев объяснил, что мотор отказал окончательно. А на весла в сумерках плохая надежда. Эго можно было и не говорить. Всем хотелось быстрее добраться до дома.
На пароходе мы страшно поругались с капитаном. Сказали, что его надо под суд отдать. Он видел, с лодкой что-то неладно, и все-таки шел прямо на нее, не сбавляя даже ходу. А капитан сказал, что это он нас под суд отдаст. Как мы посмели с неисправным мотором и не держа наготове весла занимать узкий фарватер! В общем все были правы, а три живые души чуть не пошли на дно. Орали мы друг на друга долго. Потом Тетерев сказал:
— Я думаю, довольно, ребята. Мне кажется, тому, кто мокрый, лучше пойти и выжать свою одежду. Мне очень хочется, чтобы вы это сделали. Речная инспекция все равно под суд отдаст и его и нас.
А капитан сказал:
— Вот это правильный разговор. Я думаю так же. — И позвал всех к себе в каюту. У него там стоял ящик пива.
Маша ходила бледная, повторяла:
— Все-таки ужас какой, если вдуматься! Костя, мы могли потерять сына…
Алешка чувствовал себя превосходно. Просил есть. Но покормить его было нечем. Еда осталась в лодке, а лодка моталась на буксире. Капитан предложил кусок соленого свиного сала. Маша перепугалась. Но Алешка был рад: дорвался, наконец, до настоящей еды. Вместо молока ему дали пива. Не отказался. После рыбы, пескаря да еще сала всегда пьется здорово!
Кошич лежал на капитанском диване позеленевший.
Он порядком таки наглотался воды. Известным ей способом Дина выкачала из Кошича воду. Теперь он мог помаленьку уже объясняться, Дина сидела рядом с ним, говорила:
— Казбич, миленький, вы должны мне купить новые туфли! Я свои из-за тебя утопила.
Она прыгнула в Енисей как была в платье и туфлях.
С ног обувь сбросила уже в воде. Туфлишки у Дины, по совести, были неважные, но с Кошича законно теперь полагались по крайней мере лаковые. Вася Тетерев пожимал плечами:
— Я не понимаю, почему ты раньше не сняла туфли.
И Дина открыла карты.
— Видишь, Васюта… мне очень хотелось получить от Казбича новые. Если бы это ты свалился за борт, я, конечно, прежде чем прыгнуть в воду, аккуратненько сняла бы и туфли и платье. — Вздохнула: — Оно у меня, кажется, тоже попортилось. Казбич, миленький, купите мне новое!
А капитан горько говорил:
— Какого черта им дома не сиделось? Еще и вправду станут судить.
Он сидел один около ящика пива.
В Красноярск мы приплыли в сумерках. Пароходу следовало стать на якорь у острова Отдыха. Но капитан причалил к пассажирскому дебаркадеру. Тем более что он оказался незанятым. Прощаясь Дина чмокнула в щеку капитана:
— Спасибо, миленький! Мы бы на своей лодочке, наверно, еще не скоро приплыли.
Кошич, расставаясь с нами, виновато сказал:
— Как это я?.. Спасибо, ребята… Это навсегда. Я не забуду…
Кто-то крикнул ему:
— Ладно. Поняли. Будь жив, Кошич!
Но он теперь отозвался иначе:
— До свиданья, ребята.
Мне всю ночь снилась Антарктида. Высокие айсберги, Дина в виде кита. Я плавал, старательно уходя от нее. А подо мной в прозрачной воде с ужасной скоростью проносились острые черные камни. И я боялся, что они расцарапают мне живот. Маша, развернув на воде пуховое одеялко, загорала, Алешка лежал рядом с ней, сучил ногами и дразнил меня. Показывал язык. Только вместо языка у него почему-то высовывался рыбий хвостик.
Глава шестнадцатая
Понедельник
Утром поднялся я вовремя. Маша — вслед за мной, хотя ей на работу уходить на целый час позже, чем мне. Но у Маши такое правило: все вместе, все одинаково.
Это она сама так говорит. Но вместе и одинаково у нас только подъем получается. А даже утреннюю зарядку мы уже начинаем делать по-разному. Маша на коврик ложится, слегка шевелит руками и ногами, а я двухпудовую гирю подбрасываю. Потом она встает и начинает ходить по комнате на цыпочках, заложив руки за голову, а я, наоборот, хожу на руках, вниз головой. Маша после зарядки выпивает стакан теплого молока, а я два стакана самой холодной воды из крана. В общем даже на одном этом примере вы теперь сами видите, что называется у мужа с женой «всегда вместе и одинаково». Но это так, только к веселому слову. А серьезно, Маша всегда на себя брала куда больше разных забот, чем я.
И в это утро. У меня одна мысль: в кессон. А Маша говорит: «Костя, я, пожалуй, зайду сегодня к Ивану Макарычу. Расскажу по-честному, что случилось на Енисее вчера. А то, если видели посторонние с берега и напишут ему или в газету, могут быть серьезные неприятности капитану. Пусть Иван Макарыч посмеется». Я говорю: «Конечно, если сам начальник пароходства посмеется, так всему делу и конец. А если он не засмеется?» Маша: «Засмеется! Я сумею ему рассказать!»
Ладно. Это первое. Одни забота. Вторая: «Костя, после работы не задерживайся. Лешу все же нужно врачу показать. Поможешь». Я удивился невероятно. Парень спит. Ночью, правда, он кричал, но это понятно: ему тоже, наверно, киты и айсберги снились. А Маша: «Нет, Костя, лучше с врачом посоветоваться. Пескарь, он все же колючий».
Третья забота: «Надо бы все же узнать, почему Шура вчера не поехала с нами». Говорю: «Вот это другое дело. В пять часов нам назначил прием товарищ Иванов. Встретимся. Узнаю».
И я ушел. А Маша, конечно, в свой лишний утренний час все еще находила для себя заботы.
У ворот, словно ждал он меня, попался опять Шахворостов. С каким-то мужиком. Совсем незнакомым.
— Привет, Барбин! — говорит. — Как отдохнул вчера?
— Хорошо отдохнул, — говорю.
— По Енисею плавали?
— По Енисею.
— Завидую, — говорит. — А мне не повезло. В субботу с обеда поехал вот к другу в Черноречинскую. Бумажник с деньгами и с документами при выходе из вагона вытащили. Семьсот сорок рублей пискнуло. А паспорт на перрон утром в воскресенье, черти, подбросили. Ну, вместо отдыха всю субботу и воскресенье в черноречинской милиции я и провел. Разные протоколы да акты о происшествии составляли. Знакомьтесь: Барбин — Сидоров.
— Очень приятно, — говорю. Но даже руки ни Илье, ни этому самому Сидорову не подал. — Извиняюсь: опаздываю на работу.
Хороший понедельник начался как-то не так. Но я знал, что через полчаса я уже буду в кессоне, возьмусь за привычный мне инструмент, заиграют мускулы, разогреется кровь — и все пойдет замечательно.
Енисей был такой же красивый, как и вчера. Спокойный, могучий. Только гуще, плотнее стлался вдали голубой дымок.
Какой-то старик с палочкой стоял на берегу, поглядывал издали на нашу стройку. Остановил меня:
— Ты не оттудова? Чегой-то целый месяц хожу на берег, а быки, как были, все одинаковые. Не выше. Когда же?
Посмеялся я. Пришлось коротко объяснить ему, что мостовые опоры все время растут да опускаются в воду. Но слова старичка запали мне в душу. Ждут люди мост. Когда же? Человек, оказывается, целый месяц ходит на берег. Так и другие. Вот праздник будет для народа, когда над рекой сомкнутся арки пролетов, верхний настил моста мы бетоном и асфальтом зальем, а секретарь крайкома партии разрежет красную ленточку: «Шагайте, дорогие товарищи!»
У катера встречает всех Виталий Антоныч.
С подачей давления нелады.
Виталий Антоныч сжатый воздух чаще давлением называет. Мудрят у компрессора инженеры. На аварийной подаче начинать работу нельзя. Пока исправляют компрессор, гляди, вся наша смена пройдет.
Опять не так начался понедельник!
— Распоряжение есть вынужденный простой вам записать, — говорит Виталий Антоныч. — Так что можете по домам. — И на Кошича: — Вот, кстати, и плечи у Николая отойдут. Больно, поди, даже пошевелить.
Кошич крутит, вертит руками во все стороны.
— Нет, ничего. — И к Виталию Антонычу оборачивается с улыбкой.
Петя, Петр Фигурнов, сбивает с себя кепку с затылка на лоб.
— Ну что же, пошли тогда. Для ясности.
Но никто не идет. Все стоят и ждут чего-то. У меня чувство такое, будто это именно я испортил компрессор. По лицам вижу, и у всех вроде этого. Для всей земли советской — понедельник. По малой мере сто миллионов людей полезным делом заняты, а у нас, видите ли, «вынужденный простой»… Но кто нас «вынудил». Это у компрессора простой. Почему должны мы простаивать? Повернуться сейчас спиной к Енисею и пойти домой… Да со стыда сгоришь! Так и будет казаться, все глядят вслед тебе и спрашивают: «А что это за бездельник такой идет?» Вынужденный простой! Как там его ни называй, а это одинаково, что просто потихонечку от товарищей с работы удрать.
