просто «сочувствующими».
Во все три группы входил один лишь Тухачевский, а об их существовании знать еще могли только Ягода и кто-нибудь из его ближайших сотрудников. Конспирация была достаточно надежной.
Деликатность этого дела заключалась в том, что оно выводило на зарубежные связи, а одна из наиболее прочных нитей заговора вела в Германию. В тот период СССР не желал обострять отношения с Гитлером, поскольку его агрессивные устремления были тогда направлены на государства Центральной и Западной Европы.
Вот один из примеров того, как освещался в германской прессе заговор советских военачальников:
«Обвинения против Тухачевского были собраны полностью и объявлены в присутствии всех народных комиссаров: Тухачевский готовил переворот для того, чтобы объявить национальную военную диктатуру во главе с самим собой… Ни один человек никогда не узнает, что происходило на процессе…
Наводит на размышления тот факт, что к Тухачевскому присоединились три таких известных представителя младшего поколения, как Уборевич, Якир и Эйдеман. Если при этом еще учесть самоубийство Гамарника, который отвечал за политическое состояние армии и также принадлежал к младшему поколению, то дело становится еще более серьезным.
Тухачевский хотел быть «русским Наполеоном», который, однако, слишком рано раскрыл свои карты, либо же, как всегда, его предали в последний момент».
Здесь, как видим, все представлено прежде всего как некий конфликт «двух поколений» военачальников, а также как результат личных амбиций Тухачевского.
Не исключено, что даже такие высокопоставленные заговорщики, как Якир, не знали о готовящемся военном перевороте с убийством Сталина и его соратников (или делали вид, будто они об этом не догадываются). Во всяком случае, на такие мысли может навести заявление И.Э. Якира И.В. Сталину от 9 июня 1937 года:
«Родной близкий тов. Сталин. Я смею так к Вам обращаться, ибо я все сказал, все отдал и мне кажется, что я снова честный, преданный партии, государству, народу боец, каким я был многие годы.
Вся моя сознательная жизнь прошла в самоотверженной честной работе на виду партии, ее руководителей – потом провал и кошмар, непоправимый ужас предательства…
Следствие закончено. Мне предъявлено обвинение в государственной измене, я признал свою вину, я полностью раскаялся. Я верю безгранично в правоту и целесообразность решения суда и правительства…
Теперь я честен каждым своим словом, я умру со словами любви к Вам, партии и стране, с безграничной верой в победу коммунизма».
Письмо наводит на некоторые размышления. Оно несколько истерично, что вполне оправдано. Вряд ли оно лицемерно во всем, и выражение «я умру» звучит вполне реалистично, а не аллегорически. Зачем перед смертью признаваться в любви к тому, кто санкционировал смертный приговор? Надежда на помилование? Якир не был настолько наивным или потерявшим от страха разум человека, чтобы не понимать, что это невозможно.
Написал бы он так, не чувствуя за собой никакой вины? Нет, так бы не стал в этом случае писать ни один нормальный человек. Разумно ли признавать правоту приговора? Даже если он лукавил ради спасения от репрессий своих родственников, то и тогда следовало бы писать с достоинством невинно страдающего преданного большевика, готового идти на смерть ради дела партии. Ничего подобного в письме не просматривается.
Можно спросить: ну а как же реабилитация Якира (а также Тухачевского и других)?
На этот вопрос помогает ответить справка, предоставленная Н.М. Шверником Н.С. Хрущеву по его просьбе. В ней говорится:
«Посылаю Вам справку по проверке обвинений, предъявленных в 1937 году судебными и партийными органами тт. Тухачевскому М.Н., Якиру Н.Э., Уборевичу И.Н. и другим военным деятелям в измене Родине, террору и военном заговоре.
Материалы о причинах и условиях возникновения дела на т. Тухачевского М.Н. и других видных военных деятелей изучены Комиссией, созданной Президиумом ЦК КПСС решениями от 5 января 1961 года и от 6 мая 1961 года.
Н. Шверник.
26. VI.1964 г.».
Оказывается, высокая Комиссия изучала дела на военных через 5 лет после того, как этих людей реабилитировали. Получается, что такая реабилитация носила политический, если не сказать конъюнктурный характер. Доверять ей трудно.
Однако, повторим, вполне возможно, что группа, назовем ее условно «Якира – Гамарника», не была посвящена во все детали и конечные цели «дворцового переворота». По крайней мере, относящийся к ней В. Примаков показал: троцкистская организация считала, что Якир наиболее подходит на пост народного комиссара обороны вместо Ворошилова.
На процессе правотроцкистского блока обвиняемый А.П. Розенгольц рассказал об одном конкретном эпизоде заговора:
«Момент, на котором я остановился, – это совещание, которое было у меня на квартире с Тухачевским и Крестинским. Это было в конце марта 1937 года. На этом совещании Тухачевский сообщил, что он твердо рассчитывает на возможность переворота, и указал срок, полагая, что до 15 мая, в первой половине мая, ему удастся этот военный переворот осуществить».
По словам Розенгольца, «у Тухачевского был ряд вариантов. Один из вариантов, на который он наиболее сильно рассчитывал, это возможность для группы военных, его сторонников, собраться у него на квартире, под каким-нибудь предлогом проникнуть в Кремль, захватить кремлевскую телефонную станцию и убить руководителей партии и правительства».
Было ли задумано все точно так, как здесь сказано, ручаться нельзя. Косвенным свидетельством реальности такого тайного совещания может служить самоубийство 8 июля 1937 года В.M. Курского, бывшего начальника Секретно-политического отдела ГУГБ НКВД СССР (с ноября 1936 по апрель 1937-го), а затем, в апреле-июне того же года, начальника отдела охраны правительства. Не на него ли полагался Тухачевский, планировавший проникнуть в Кремль и убить Сталина и его ближайших сторонников? Вполне вероятно, хотя в точности неизвестно.
Если разговор с Тухачевским был действительно таким по дате и содержанию, как показал Розенгольц, то можно с уверенностью сказать: было уже поздно, переворот был обречен на провал, ибо Тухачевский находился под подозрением.
«Сам механизм осуществления переворота, – пишет С.Т. Минаков, – представляется вполне достоверным и стыкующимся со… свидетельством М. Фриновского (1-го заместителя Ежова. – Авт.) о том, что были отменены все пропуска в Кремль в ожидании выступления Тухачевского. Теоретически, этот план, – продолжает Минаков, – имел шансы на реализацию. Именно реализации этого плана ожидали И. Сталин, Н. Ежов, М. Фриновский и др., не зная точно, какого числа, в какое время М. Тухачевский решится провести его в жизнь. Очевидно, речь шла об 11–15 мая 1937 года… Мне представляется вышеизложенная версия заговора и попытки переворота, задуманной М. Тухачевским в конце марта – начале мая 1937 г., фактом, действительно имевшим место».
С таким выводом можно согласиться.
«По некоторым неофициальным свидетельствам посвященных в это дело лиц, – добавляет Минаков, – на квартире маршала М. Тухачевского был найден и черновик
