речников... Впрочем, почему речников? Ведь в составе Венгерского пароходства уже девять морских судов, и они плавают из Будапешта в Грецию, Турцию, Сирию, Египет. Грузооборот свой венгры уже увеличили более чем вдвое против довоенного!
В Братиславе мы долго толковали с руководителями чехословацкого пароходства. Веселый плечистый молодой инженер Ганусик со знанием дела прочел мне целую лекцию о состоянии и перспективах своего большого хозяйства. А кто он? Сын рабочего, пришел в 1945 году восемнадцатилетним парнем на пароход «Фатра» и нанялся матросом. Потом стал машинистом. Затем механиком. Учился без отрыва от производства — закончил экономический институт. Теперь — заместитель начальника пароходства по эксплуатации. Мечтает по примеру советского теплохода «Кронштадт», на котором недавно побывал, на всех судах автоматизировать машинную часть — «чтобы корабли были как самолеты: мотор под пломбой, а управление из кабины». Чехословацкое пароходство в 1961 году перевезло в три с лишним раза больше грузов, чем в 1937, а ведь 1961 — это был трудный, неблагоприятный год, когда из-за низкой воды многие корабли в течение нескольких недель не могли проходить через Железные ворота...
Судоверфь в Комарно мне показывали два молодых инженера — сын учителя Штефан Янек и сын рабочего Эмиль Кеглер. Оба учились у нас — в городе Горьком, в институте инженеров водного транспорта. Как это часто бывает, уехали туда холостяками, а вернулись женатыми: Янеку пришлась по сердцу Лида Сладковская, а Кеглеру Светлана Лебедева — обе из Дзержинска. Молодые семьи обосновались здесь, на Дунае, но как-то так само собой получилось, что у них теперь как бы две родины: мужья — граждане Чехословакии, жены — советские гражданки, и летом все четверо ездят в отпуск в гости к родителям жен, а потом возвращаются в Комарно. Штефан и Эмиль по-настоящему счастливы — интересная работа, огромные творческие возможности, дружные семьи.
Там же, в Горьком, учились и многие другие кораблестроители Комарно. Верфь целиком в руках молодежи, и работает молодежь так, что профессорам Горьковского института не приходится краснеть за своих воспитанников. По рекам Советского Союза плавают построенные в Комарно четырнадцать трехпалубных теплоходов-красавцев типа «Октябрьская революция», тридцать шесть дизель-электроходов типа «Россия», сто четыре буксирных теплохода типа «Семен Дежнев», и сейчас по советскому заказу здесь сооружают грузовые теплоходы и теплоходы-рефрижераторы. А сколько судов, построенных кораблестроителями Комарно, плавает под флагами других стран!
В Белграде работники Югославского пароходства Винго Сталио и Добровойе Йованович тоже поведали много любопытного. Югославское пароходство все увеличивает объем своих перевозок. Со стапелей Белградской верфи сходят новые речные и морские суда, оборудованные радарами и эхолотами. Природа уделила на долю Югославии большой и нелегкий участок Дуная: на протяжении трехсот километров река протекает по внутренним районам страны и еще двести километров — вдоль границы с Румынией. В верхней части течения это широкая равнинная магистраль с пойменными террасами, изрезанными второстепенными рукавами; здесь часты изменчивые отмели, плесы. Ниже по течению — там, где Дунай прорывается через отроги Карпат и Балкан, — это необузданная порожистая река, причиняющая судоводителям много хлопот: у Железных ворот я видел две тяжелые баржи, севшие недавно на острые камни, и было не много надежд на то, чтобы быстро стянуть их оттуда, тем более что уровень воды стремительно падал...
Вот так и складывается жизнь на Дунае в наши дни — придунайские страны без всякой «просвещенной помощи» Запада сумели сами разобраться в своих делах и навести порядок на реке. Молодые парни, которые работали матросами и мотористами в тот день, когда мсье Тьери, сэр Чарльз Пик и мистер Кэннон хлопнули дверью Коларчева университета в Белграде, теперь стали капитанами, инженерами, начальниками пароходства и, право же, отлично справляются со своим делом!
До войны на Дунае действовало до шестнадцати различных таможенных и полицейских регламентов, осмотры и проверки производились на каждой границе, пошлина взималась в восьми видах валюты. Советским кораблям доступ на Дунай был наглухо закрыт, да и вообще советскому человеку было нелегко проникнуть на его берега. В книге Михаила Кольцова «19 городов», вышедшей в свет в 1932 году, я читаю о его путешествии на Дунай: «Сведущие люди дали мне перед отъездом вполне точную и исчерпывающую справку: если вас поймают в Югославии, вас посадят в тюрьму, и вы будете сидеть, пока не умрете. Если вас поймают в Венгрии, вас посадят в тюрьму и в тюрьме убьют. Если же вас поймают в Болгарии или в Румынии, вас убьют по дороге в тюрьму». Кольцов все же совершил свое путешествие, но... с паспортом чужого государства. Нельзя без волнения читать его путевые заметки:
«По откосу над Дунаем кружатся кривые, слепые, облупленные улички. Из них уныло подвывает самая нищая в мире балканская нищета. Это не вопиющая скорбь высоких каменных клеток Нью-Йорка и Берлина, не тысячелетний рационализированный голод китайских кули. Это просто ничего. Высохшая кучка коровьего помета, треснувшая стенка глиняной лачуги, пустая каменная миска, комок грязного сыру, лоскутья серой рубахи, сучковатые струпья на истертых босых ногах. У балканской нищеты нет пределов, рамок ухудшений, улучшений. У нее нет даже исторических зарубок: все одно и то же, во времена турецкого ига и сейчас...»
Как писал тогда Кольцов, капиталистические державы всегда пристально следили за никогда не заживающими, вечно воспаленными, всегда возобновляемыми кровавыми рубцами границ между крохотными народами и племенами; в величественных кабинетах на Даунинг-стрит, в дипломатическом дворце на Орсейской набережной в Париже, на лощеном паркете римских министерств все взвешивали, хитрили, вели сложные интриги вокруг «балканского человека». Балканы были вечным пороховым погребом Европы. И жили на крыше этого погреба нищие, неграмотные, обездоленные люди.
Кольцову удалось побывать на подпольном собрании коммунистов Сараева, — рабочие тайно читали и обсуждали работу Ленина «Удержат ли большевики государственную власть».
Это был 1927 год. Большевики держали власть уже десять лет, и рабочие Сараева, узнав, что их гость из Москвы, два часа расспрашивали его, как же это удалось сделать. «Было уже совсем поздно, когда начал спадать всклокоченный пламень вопросов и расспросов, — вспоминал Кольцов. — За стеной буянил офицер. Трактирные попрошайки пели для него под зурну сначала королевский гимн «Бога молим за Карагеоргиевичей», потом плясовую «Кажи, Лено, кого волишь». Слушатели начали осторожно расходиться. Юноша с книжкой долго провожал меня через черную балканскую мглу».
Целая эпоха легла между этой черной балканской ночью и сегодняшним ясным балканским днем. Дело социализма восторжествовало и здесь. На берега Дуная пришла умная, серьезная, интересная жизнь. Люди этих стран теперь вместе с нами строят новое общество. И дети их, естественно, живут мечтами нашего века.
В Братиславе я видел любопытнейшую выставку детских
