«Говори, Глоран», сказал он, указывая на рослого шахтного бригадира, чьё огромное мускулистое тело было покрыто постоянно шелушащимися струпьями и открытыми язвами.
«Чума пришла к нам, святой отец», ответил Глоран голосом таким же надтреснутым, как и его кожа. «Матер Хорок умер этим утром и многие другие тоже заболели».
Яков в душе застонал, но его грубые ястребиные черты лица остались невозмутимы. Итак, его подозрения подтвердились, и смертельная зараза пришла за его паствой.
«И вы пришли сюда, чтобы…?», начал он, вопросительно взирая на разношерстную толпу.
«Чтобы вознести молитву Императору», ответил Глоран, глядя своими огромными глазами на Якова в ожидании ответа.
«Я подготовлю подходящую мессу к сегодняшней вечере. Возвращайтесь по домам и ужинайте. Голод не поможет вам в борьбе против чумы», твердо сказал он. Некоторые из толпы ушли, но большая часть осталась.
«По домам!», резко бросил Яков, махнув рукой, раздраженный их упрямством. «Я не смогу подобрать нужную молитву, если вы будете постоянно донимать меня, не так ли?!»
Немного погудев, толпа начала рассасываться и Яков, повернувшись, зашагал по грубой досчатой лестнице входа в часовню, перешагивая сразу по две ступени. Он отодвинул грубо сотканную занавеску, что служила оградой от внешнего мира и ступил внутрь. Внутри часовня была так же убога, как и снаружи; всего несколько дыр в грубой крыше из досок и покореженного металла пропускали внутрь свет. Пылинки, опускаясь с потолка, легко кружились в тусклых столбах красноватого солнечного света. Бездумно, Яков повернулся и взял свечу со стойки у входа. Взяв одну из спичек, что лежали напротив кучи свечного жира, одной из немногих милостей, выпрошенных им у скаредного Кодашки, он чиркнул ей о шершавую стену часовни и зажег свечу. Вместо того, чтобы осветить всю часовню, неровное пламя создало ореол тусклого света вокруг проповедника, лишь сгущая окружающую темноту. Он шел к алтарю у дальней стены, перевернутому ящику, покрытому скатертью с некоторыми аксессуарами, принесенными им с собой, и ветер, свиставший из всех щелей в грубо построенных стенах, заставлял свечу мерцать, от чего тень Якова плясала на стенах часовни. Аккуратно поставив свечу в подсвечник слева от алтаря, он преклонил колени, и его тощие колени отозвались болью, коснувшись грубого булыжника, составлявшего пол часовни. Снова проклянув Кодашку, отобравшего у него молельную подушку под предлогом того, что это проявление декадентства и слабости, Яков попытался сосредоточиться и найти в буре мыслей тихое место, где можно было бы вознести молитву Императору. Он собрался было закрыть глаза, как вдруг заметил нечто на полу у алтаря. Приглядевшись, проповедник понял, что это дохлая крыса. Такое было уже не в первый раз и Яков вздохнул. Вопреки всем увещеваниям, некоторые из его паствы следовали своим древним варварским обычаям приношения жертвы Императору в знак благодарности или покаяния. Отбросив пустые мысли, Яков закрыл глаза, пытаясь успокоиться.
Стоя у выхода из часовни и подбадривая выходящих прихожан, Яков, чувствуя, как его кто-то дергает за рукав, обернулся и увидел девочку. Она была юна, около шестнадцати стандартных лет на вид, ее симпатичное, но бледное лицо обрамляли темные волосы. Убрав руку от рясы Якова, она улыбнулась и только тут Яков увидел ее глаза. Даже в темноте часовне они были черны, и он внезапно понял, что ее глаза были однотонными, без следа зрачков или белка. Девочка заморгала, встретившись с ним взглядом.
«Да, дитя моё?», обратился Яков, мягко склоняясь к ней, чтобы она могла говорит с ним, не повышая голос.
«Спасибо вам за молитвы, Яков», ответила она и ее улыбка угасла. «Но чтобы излечить ваших прихожан, этого мало».
«Все в руках Императора», пробормотал священник в ответ.
«Нужно запросить медикаментов у губернатора», тихо сказала она, скорее, как утверждение, а не вопрос.
«И кто же ты такая, чтобы говорить мне, что я должен делать, юная леди?», скрывая раздражение поинтересовался Яков.
«Я Латезия», коротко ответила она, и сердце Якова слегка вздрогнуло. Эта девочка была известной террористкой. Агенты службы безопасности губернатора уже многие месяцы разыскивали ее за нападения на поселения рабов и богатых землевладельцев. Она была заочно приговорена к смерти несколько недель назад. И вот, она тут разговаривает с ним.
«Ты угрожаешь мне?», спросил Яков, пытаясь казаться спокойным, но узелок страха начал завязываться в его животе. Она заморгала сильнее, а потом вдруг по-детски расхохоталась.
«О, нет!», она смеялась, закрыв рот тонкой, нежной ладонью, на костяшках которой Яков заметил шелушащиеся корки. Взяв, наконец, себя в руки, она посерьезнела. «Вы и так знаете, что нужно для вашей паствы. Ваши прихожане вымирают и только лечение может их спасти. Пойдите к прелату, пойдите к губернатору, попросите у них лекарств».
«Я уже сейчас могу тебе сказать, каков будет их ответ», тяжело произнес Яков, опуская массивную занавеску и направившись в неф, знаком приглашая ее следовать за ним.
«И каков же?», спросила Латезия, шагая в одном темпе с ним, широко ступая, чтобы успеть за длинными ногами Якова.
Яков остановился и взглянул ей в лицо. «Лекарства в дефиците, а рабы нет», ответил он, констатируя факт. Не было смысла успокаивать ее. Любой представитель власти на Карис Цефалоне скорее потеряет тысячу рабов, чем запасы медикаментов, которые приобретались по огромной цене с других миров и стоили годового дохода. Латезия понимала это, но очевидно решила пойти против судьбы, что Император уготовил ей.
«Ты понимаешь, что ставишь меня в неловкое положение, не так ли, дитя?», с горечью спросил он.
«Почему же?», поинтересовалась она, «Потому что священник не должен общаться с преступниками?»
«Да нет, с этим как раз все просто», ответил Яков, на секунду задумавшись, «Завтра на встрече с прелатом, я скажу, что видел тебя, а прелат сообщит губернатору, который пошлет службу безопасности, чтобы допросить меня. И я им расскажу почти все».
«Почти все?», удивилась она, подняв бровь.
«Да, почти», ответил он с легкой улыбкой, «В конце-концов, если я скажу, что это ты мне велела обратиться за медикаментами, то шансов получить их будет ещё меньше».
«Так вы сделаете это для меня?», произнесла Латезия, широко улыбаясь.
«Нет», ответил Яков, и ее улыбка исчезла так же внезапно, как появилась.
Он остановился и подобрал половую тряпку. «Но я сделаю то, что ты говоришь для моих прихожан. Я мало верю в то, что просьба будет удовлетворена, точнее, совсем не верю. И мой бессмысленный визит к прелату будет усугублен нашей с ним враждой, но тут уж ничего не поделать. Я должен поступить так, как того требует мой долг».
«Я понимаю и благодарю тебя», мягко произнесла Латезия и исчезла за дверью-занавеской, даже не оглянувшись. Вздохнув, Яков, смял тряпку в руке и направился к алтарю, чтобы закончить уборку.
Плексигласовое окно моно-транспортера было исцарапанным и надтреснутым, но все равно сквозь него Яков хорошо видел столицу. Карис расстилался перед ним. Залитые весенним солнцем белоснежные здания четко выделялись на фоне плодородных равнин, окружавших город. Дворцы, банки, штаб-квартиры Службы Безопасности и правительственные учреждения возвышались на фоне улиц, и транспортер шумно грохотал, двигаясь по своей единственной рельсе. Были видны и другие транспортеры, ползущие над городом на собственных рельсах, подобно чадящим жукам, и их окна отражали проблески солнца, что изредка выглядывало из-за облаков.
Взглянув вперед, он увидел Аметистовый Дворец, бывший штаб-квартирой губернатора и кафедральным собором Карис Цефалона. Вершину холма, на котором он был построен, окружали высокие стены с множеством башен, с коих свисали знамена революционного совета. Когда-то каждая башня держала штандарт одной из аристократических семей. Но все они были сожжены вместе с их хозяевами во время кровавого восстания, которое свергло их власть семьсот тридцать лет назад.
Замок, пронзенный в середине таинственной черной Иглой Сеннамиса высотой в километр, возвышался над стенами собранием дополнительных пристроек, колонн и башен, что скрывали его первоначальный вид подобно слою налета.
Под его ногами шестерни конвейера заскрипели и завертелись громче, когда повозка наконец пристала к дворцовому причалу. Яков прошел сквозь пристань совершенно бездумно, все его мысли были о предстоящей встрече с прелатом Кодашкой. Он едва обратил внимание, как охрана у входа салютовала ему, и совсем уж подсознательно отметил, что они все были вооружены массивными авторужьями в дополнение к традиционным церемониальным копьям.
— А, Константин, — пробормотал Кодашка когда за проповедником закрылись двери, глядя на Якова из-за своего высокого стола. Единственное лазерное перо и автопланшет украшали его тусклую черную поверхность, служа отражением скудности интерьера комнаты. Стены были по-простому выбелены, как большая часть интерьера Аметистового дворца, и единственный имперский орел в черном обрамлении висел на стене за кардиналом. Сам кардинал был приятным на вид человеком среднего возраста, державшимся спокойно и с достоинством. Будучи одетым в простую черную сутану с единственным знаком власти в виде маленького стального венчика, сдерживавшего лоснящиеся светлые волосы, кардинал выглядел элегантно и внушительно. Он мог бы быть ведущим актером на сцене Театра Революции и видом своих ярких голубых глаз, точеными скулами и волевым подбородком покорять женские сердца, однако его призвание было другим.
