Барон фон Кюльман понимал Чернина, но ничем не мог ему помочь — он и сам заслужил сильное неодобрение со стороны германской военщины. В начале января фельдмаршал фон Гинденбург в длинном письме к кайзеру жаловался на медлительность тактики Кюльмана в переговорах, а также на генерала Гофмана. «Генерал Гофман — мой подчиненный, — писал Гинденбург, — и не несет ответственности в вопросе о Польше». Несмотря на это, «в польском вопросе Ваше Величество отдали предпочтение мнению генерала Гофмана, а не мнению моему и генерала Людендорфа». Он и Людендорф, продолжает фельдмаршал, убеждены, что их политика послужит к укреплению монархии, «а противоположная может только свести Пруссию и Германию с той вершины, на которую ее подняли Ваши славные предки». Кайзер не может ожидать, заявил Гинденбург, «чтобы честные люди, верно служившие Вашему Величеству и Германии, со своим авторитетом и репутацией участвовали в делах, в которых они участвовать не могут, будучи внутренне убеждены, что дела эти вредны для Короны и Империи». Решающее слово, конечно, принадлежало кайзеру. «Моя личность и личность генерала Людендорфа могут не играть роли там, где речь идет об интересах нации»{332}. Это был прямой намек на то, что они оба подадут в отставку, — в тот момент, когда, под их руководством, уже подготовлялось гигантское германское наступление на Западном фронте, — если кайзер решит предпочесть взгляды Гофмана их взглядам.
Кайзер остался над схваткой: письмо фельдмаршала, отвечал он, снова показало, что фельдмаршал и генерал-квартирмейстер — «люди, чья верность и способности необходимы Мне для дальнейшего ведения войны. Мое доверие к вам обоим не может быть подорвано тем обстоятельством, что Я и Мой политический советник, имперский канцлер, по некоторым пунктам расходимся с мнением, которое вы высказали о создавшемся положении».
Кайзер дал канцлеру копию этих писем. Канцлер передал ее Кюльману. 12 января Гертлинг встретился в Берлине с Людендорфом и Гинденбургом. «Там Людендорф решительно заявил, что будет просить отставки, если я (Кюльман) останусь министром»{333}.
Кюльман остался министром иностранных дел, и Людендорф не подал в отставку. Но напряженность их отношений отразилась на Брест-Литовских переговорах. В своих мемуарах Людендорф писал: «23 января» — за неделю до возобновления переговоров — «по моей просьбе фельдмаршал заявил на совещании в Берлине, что ситуация на Востоке требует выяснения. До тех пор надо оставить там хорошие дивизии, которые пригодны для употребления на Западе. Если русские будут и в дальнейшем оттягивать, нам надо возобновить военные действия. Это приведет к падению большевистского правительства, а те, которые придут к власти после него, вынуждены будут заключить мир». (На следующий день Ленин сказал то же самое.)
«Что подумают государственные деятели Антанты о том, как нам нужен мир, — жаловался Людендорф, — если мы безропотно подчинимся такому отношению со стороны Троцкого и его большевистского правительства?.. Как необходим должен быть мир Германии, если она буквально бегает за такими людьми и терпит, чтобы они вели открытую пропаганду против нее и против ее армии?» Что подумает мир, если «мы позволим так себя третировать безоружным русским анархистам»? По возобновлении переговоров «все было организовано в соответствии с его (Троцкого) идеями».
«Однако сами дипломаты начали теперь понимать, что дискуссия с Троцким не ведет ни к каким результатам. Государственный секретарь фон Кюльман и граф Чернин прервали переговоры и 4-го февраля вернулись в Берлин… В начале февраля я приехал в Берлин, чтобы обсудить положение с г-ном фон Кюльманом и графом Чернином. Во время наших встреч 4-го и 5-го я получил от Кюльмана обещание, что он порвет с Троцким через 24 часа после подписания мира с Украиной»{334}.
Дело было в Украине.
Нервы графа Чернина «совершенно расстроились», писал Гофман в своих воспоминаниях о Брест-Литовской конференции{335}. Пока конференция затягивалась, ухудшилось и состояние Австро-Венгрии и состояние нервов ее представителя. «Чтобы предотвратить голод, пришлось обратиться к Берлину за помощью. Берлин ее оказал, несмотря на свои собственные затруднения, но Чернин, естественно, не мог более угрожать заключением сепаратного договора с Троцким или пытаться его заключить»{336}.
Но Германия, будучи сама на голодном пайке, состоявшем в основном из репы, не могла удовлетворить нужд Австро-Венгрии. Это могла сделать только Украина, житница России, и, как говорил Гофман, если Центральным державам требовалось украинское зерно, «им надо было самим взять его»{337}. А это зависело от сепаратного договора с «независимой» Украиной. Мир с Украиной был тайным козырем Гофмана в его игре с Троцким.
В декабре 1917 года, когда Советы предложили всем народам мира послать в Брест-Литовск представителей для мирных переговоров, никто, кроме Украины, этого предложения не принял, а Ленин, бесчисленное множество раз говоривший об Украине как о порабощенной нации в царской России — «тюрьме народов», возразить против этого не мог.
Украина фактически отделилась от России после Февральской революции и сформировала свое собственное правительство. Во главе его стал В. К. Винниченко (р. 1880 г.), писатель-беллетрист, участник революции 1905 г. и член Украинской Социал-Демократической партии. Впоследствии он был организатором национального восстания против немецких оккупантов Украины, а еще позже служил правительству Советской Украины{338}.
По большевистским меркам, это была не плохая биография, и поэтому, когда представители правительства Винниченко, которое называло себя Центральной Радой, т. е. Центральным Советом, прибыли в декабре в Брест-Литовск, петроградская делегация оказала им сердечный прием. «При первом своем появлении в Брест-Литовске, — писал Троцкий, — киевская делегация характеризовала Украину, как составную часть формирующейся Российской Федеративной Республики»{339}.
Однако Германия и Австро-Венгрия открыли сепаратные переговоры с украинскими делегатами, намекая на возможность дипломатического признания ими независимой Украины. Ради хлеба и захватов Центральные державы взяли на себя роль поборников самоопределения.
В то же время советская делегация предложила украинцам подписать договор, смысл которого сводился к тому, «чтобы Рада признала Каледина и Корнилова контрреволюционерами и не мешала нам вести с ними борьбу»{340}. По этому договору Раде пришлось бы пропустить красные части через свою территорию на Северный Кавказ и в другие области, находившиеся под контролем этих генералов. Украинцы откладывали подписание этого договора, а между тем продолжали вести переговоры с немцами.
