Молодой князь дважды прочел отчет Оуянцева-Сю. Встал из-за письменного стола; медленно прошелся по кабинету, большому, полному света и воздуха, но обставленному с подчеркнутой аскетичностью. Несколько минут стоял у одного из широких окон, выходящих на Суомский залив. Необозримая плоская громада серого ноздреватого льда томилась на промозглом весеннем ветру под широким, мутно-солнечным небом. Князь, опустив глаза и пристально глядя на свои руки, в задумчивости несколько раз сжал и растопырил пальцы. Потом вернулся к столу, нажал кнопку вызова секретаря и, когда тот явился, повелел, срочно найдя начальника Управления внутренней охраны Гадаборцева, передать, что князь милостиво разрешает ему немедленную аудиенцию.
Баг.
Александрия, седмицу спустя, вечер
Весна зигзагами спешила в Александрию Невскую. Ночи мало-помалу становились короче, а дни — длиннее и вроде бы даже теплее. Природа нетерпеливо ждала очередного обновления.
Баг сидел у приоткрытой двери на террасу, наслаждался тишиной и покоем — и бодро тянувшим в комнату зябким мартовским ветерком, предвещавшим погожие деньки. Судья Ди уже третий час шнырял где-то там, на улице.
Все было позади: Теплис, Иерусалим, Ванюшин, Магда… изделие «Снег», которого, как намекнул Богдан (а Баг понял с полуслова), — не было… Зия Гамсахуев, переданный по инстанциям… странная с ним история вышла, многозначительная… Баг, конечно, не Богдан; тот, похоже, на место любого заблужденца себя поставить может, а потом как начнет ему, заблужденцу-то, сочувствовать, как начнет страдать: «Ты знаешь, еч, ведь он по-своему был прав… Несчастный, совершенно одинокий…» Богдану хорошо психологизировать: он не был в Теплисе, не видел, как у всех этих якобы несчастных пена бешенства брызжет с губ… И все же, как ни крути, не вор Зия и не жулик. Поменьше бы ему праведной ярости да побольше ума — глядишь, так и остался бы, как был, хорошим человеком…
А пару дней назад Бага вызвал шилан Алимагомедов и, не скрывая радости, повелел немедля вернуться из бессрочного отпуска к деятельной службе. «Ты, я вижу, все равно… — буркнул Алимагомедов. — Все равно служишь…» Баг лишь скупо улыбнулся в ответ. Таково мое предназначение, мог бы он сказать шилану. Единственное предназначение. Кто-то рожден пасти коз, кто-то — выпиливать лобзиком, а он, Баг, рожден оберегать народный покой. Карма. Но Баг промолчал. «Ну ты это… — добавил Алимагомедов после неловкой паузы: шилан не умел и не любил извиняться. Да и Баг не терпел лишних слов. — Ты уж не ломай без необходимости подданным руки да ноги, ладно?» — И двинул через стол пайцзу, честно сданную Багом по принадлежности сразу по возвращении из Яффо. «Не буду», — уже шире улыбнулся восстановленный в правах ланчжун. «Ну и славно», — улыбнулся в ответ Алимагомедов. «Если они не будут стоять на пути правосудия», — уточнил Баг, закрывая за собой дверь кабинета — чтобы начальник не успел возразить…
Ночь овладела городом. В глиняном чайнике исходил паром «золотой пуэр». Было легко и привольно. Впереди ждала целая жизнь.
В темноте дверного проема соткалась морда Судьи Ди: кот внимательно смотрел на хозяина. В глазах его был вопрос.
— Ну? — спросил Баг. — Проголодался, тигр? Жаждешь питания, богатый кыс-кыс, да, нет? Может, пива налить, э?
Странно, но магическое слово «пиво» не оказало на хвостатого фувэйбина привычного оживляющего воздействия: кот продолжал смотреть на ланчжуна — пристально, выжидательно.
— Та-а-ак… — Баг поставил чашку. — Что ты еще натворил? Ну заходи давай. Рассказывай.
Судья Ди словно того только и ждал: медленно вдвинулся в комнату и сел напротив. Баг усмехнулся.
— Мой хвостатый друг… Было бы значительно проще, если бы ты перестал лениться и уже начал таки говорить наконец. Тогда бы мне не пришлось расшифровывать твои гримасы… Так в чем дело?
Кот обернулся к террасе, коротко — Багу показалось: нежно, приглашающе — мяукнул. И тогда в круг света от лампы робко ступила кошка — меньше рослого и по-кошачьи могучего Судьи раза в полтора, дымчатая, хрупкая и изящная. И, судя по всему, — совершенно беспородная.
Пришелица мягко скользнула к Судье Ди и грациозно уселась рядом, Фувэйбин покровительственно муркнул в ее сторону, а потом сызнова уставился на хозяина. Вот. Она. Жить со мной будет, — прочитал ланчжун в его взоре. И до того умильно смотрелась эта странная парочка, что Баг расхохотался. Кошки тем не менее смотрели серьезно.
— Быстро же ты утешился, хвостатый преждерожденный благородных кровей, — отсмеявшись, покрутил головой ланчжун. — А что, если я скажу тебе: а ну гони ее прочь?
По морде Судьи Ди было ясно: так он этого не оставит.
— Ну ты хоть уверен… в своих чувствах?
Кот подошел к хозяину и прыгнул ему на колени. Уверен, говорили его бесстыжие глаза.
— Ладно, — махнул рукой Баг. — Живите… кошачья семья. Как у вас все просто! Имя-то есть у твоей дамы сердца? Или будем ее по старинке Муркой звать?
Дымчатая кошечка против Мурки, кажется, не возражала.
— Так что же ты? — Ланчжун спихнул Судью Ди на пол. — Давай, прояви сообразную вежливость, покажи девушке апартаменты… Милостивая Гуаньинь, что будет с моим любимым диваном! — пробормотал он, глядя вослед потрусившим на кухню хвостатым.
Баг вдруг понял, что широко, до ушей улыбается.
Эпилог
Мордехай да Магда
Окончание
Солнце шпарило с неба, точно кипяток, и купол мечети Омара вдали сиял тульским самоваром. По Мордехаевой аллее, шедшей поверху Масличной горы от смотровой площадки к кипарисовой роще — аллее, высаженной совсем недавно и еще не дававшей никакой тени, — медленно шагали несколько человек.
Слева шел Мокий Нилыч. Ему было, быть может, грустнее всех, хоть он-то как раз и не имел к событиям последнего адара ни малейшего отношения, — но поди это объясни человеку, который сам чувствует себя имеющим отношение к любому непорядку и любому нестроению в своей стране. За этикой в Александрийском улусе без малого два десятка лет надзирал — а тут проглядел такое среди собственных единородцев… Это же уму непостижимо! Казалось бы, нет никаких причин для государственного вмешательства — просто свобода: один говорит что-то, другие кто его не слушает, кто слушает да возражает, и все вроде бы довольны, никто никого не давит. А вон как обернулось…
Между Мокием Ниловичем и Багом шагал Мустафа. Он и понятия не имел, что обязан молча идущему рядом Багу жизнью — если бы тот не вызвал, рискуя упустить Зию, службу спасения, Мустафа наверняка истек бы кровью, лежа без сознания на полу в номере двести двенадцать гостиницы «Мизрах». Потом Мустафу даже хотели представить к почетному знаку за тяжкое ранение при исполнении служебных обязанностей; события были поняты так, что честолюбивый молодой офицер погорячился, когда решил задержать опасного преступника в одиночку, не вызывая группы захвата, и поплатился на свою порывистость. У Мустафы не хватило духу разуверить начальство; он лишь наотрез, пригрозив выходом в отставку, отказался от памятного знака, объяснив это тем, что глупость, каковую он совершил, пойдя один, не может быть отмечаема наградами и его, скорее, даже в звании понизить следует… Впрочем, в звании Мустафу не понизили, и через два месяца он вернулся в строй. Мустафа был уверен, что никому на свете не ведомы его тогдашние внутренние борения и тайные поступки, и никому никогда не станут ведомы…
Относительно Богдана Мустафа так и не смог понять, что тому известно, что — нет; держал он себя с Богданом с наивозможной почтительностью, и все равно — стыдно было нестерпимо. Как мог он тогда, кадровый работник КУБа с немалым уже опытом, допустить подобный прокол — принять умного друга за хитрого врага, а хитрого врага за не очень умного, по недомыслию наделавшего ошибок друга? Воистину, шайтан напустил туману в глаза — другого объяснения просто не подобрать…
С фон Шнобельштемпелем на контакт Мустафа более не выходил. С подачи Мустафы немца взяли под столь плотный кубок, что теперь маститый журналист, сам того не ведая, гнал на Запад лишь информацию, которую КУБ по тем или иным причинам хотел вбросить через западные газеты; да и не только для газет подбрасывал ему сведения Иерусалимский КУБ…
В конце концов, не зря же Учитель сказал: «Лишь ту ошибку, которую человек не исправил, можно и впрямь назвать его ошибкою…»[145]
Баг шел сам по себе: ни на руках у него, ни рядом с ним Судьи Ди не было. Хвостатому фувэйбину не грозили теперь ни одиночество, ни неухоженность. Кошачьего князя было на кого оставить: новобрачные трогательно заботились друг о друге, сюцай же Елюй отнесся к появлению дымчатой Мурки с полным восторгом, и в отсутствие Бага кошачья семья невозбранно находила приют в его ученых апартаментах. И драла когтями его диван.
