Я заслуживала быть несчастной. Я заслуживала быть ничем и ничего не иметь. Я заслужила то, что Аша сделала со мной. Как Говард всегда говорил: «Ты свила свое гнездышко, Шарлиз, и теперь эти твои необычайно уродливые цыплята наконец-то вернулись домой, чтобы поселиться».
Говард был прав насчет меня. Я делала глупости со своей жизнью — и когда все это закончится в печи огня, который я разожгла, это будет моя вина. Да, я заслужила все плохое, что со мной когда-либо случалось, и все плохое, что еще предстояло.
Но Уолтер не заслуживал. И если я не могла набраться смелости, чтобы сказать ему правду, то самое меньшее, что я могла сделать, это работать вдвое усерднее — тогда ему придется страдать вдвое меньше.
Кое-что я помнила, это было на краю болезненного тумана. Однажды я проснулась посреди ночи, и Уолтер наблюдал за мной. Как только мои глаза открылись, его глаза наполнили гневные слезы.
— Знаешь, чего я не понимаю? Ты всегда была так добра к ней. Обращалась с ней правильно — наверное, обращалась с ней лучше, чем кто-либо раньше. Вы были так хороши… — он нахмурился, вытирая слезы рукавом. — Хм… не очень хороши, видимо.
Я помнила, как думала, даже когда эта парализующая боль бушевала в моих конечностях, что я никогда не позволю этому случиться снова. Я не собиралась быть мягкой. Я не собиралась заботиться. Я не собиралась думать сердцем — и я не хотела подпускать никого достаточно близко, чтобы меня могли побить палкой.
В следующий раз, когда кто-то встанет передо мной и попытается заставить меня что-то почувствовать, я просто выстрелю ему между глаз.
И я не собиралась беспокоиться о том, правильно это или нет.
* * *
— Ненормальная! Эй, уродка!
Уолтер был в паре десятков ярдов слева от меня, но я его почти не слышала. Ну, я слышала — наверное, мне просто было трудно сосредоточиться на том, что он говорил.
Так было уже около недели, с тех пор, как я проснулась и начала двигаться. Моя голова чувствовала себя медленнее, чем раньше. Медленнее в концентрации внимания и поддержании разговоров. Пока я была одна, я могла думать. И память у меня все еще была довольно острая.
Но мне было трудно обращать внимание на Уолтера.
— А? — отозвалась я рассеянно, примерно после пятого раза он закричал:
— Перестань ковырять эту шишку и принеси сюда пилу, хорошо? Боже! Уже пора что-нибудь поесть. Ты хочешь есть, да?
— Конечно, — буркнула я.
— Что?
— Конечно, — снова сказала я.
Уолтер смотрел на меня. Я знала, что он беспокоился о том, какой пустой я была в последнее время. Я знала, что он предпочел бы, чтобы я кричала о его слухе, как раньше. Но меня это больше не беспокоило. Меня сейчас ничего не беспокоило…
Кроме этой шишки.
В основании черепа была огромная вздутая масса. Прямо в мягком треугольнике кожи между костями. Она была крепче и более сморщенная, чем остальные мои синяки, и если я нажимала на нее, даже чуть-чуть, волна жгучей боли прокатывалась по всему моему телу. Даже в подошвы моих ног.
Но продолжала нажимать. Я стискивала зубы от боли и нажимала снова и снова — потому что каждый раз, когда я это делала, я что-то видела.
Где-то в глубине моей головы играла история. Она работала в постоянном потоке:
Я стою посреди пустынной дороги. Сломанные, выгоревшие на солнце машины мчатся по полосам в обоих направлениях. Облако канюков кружит над головой — и это настолько реально, что я чувствую, как их тени скользят по моему лицу. Они приносят крошечную вспышку прохладной тени, когда…
Мне нужно было на мгновение убрать руку и дать себе возможность дышать. Боль от нажатия на эту шишку через некоторое время становилась невыносимой. Но каждый раз, когда я останавливалась, я пропускала часть истории.
В канаве стоит на коленях мужчина. Я медленно иду к нему. Какой-то приглушенный ритмичный шум эхом отдается позади моих шагов. Одежда этого мужчины почти полностью разорвана. Он покрыт оболочкой грязи и кожей в волдырях. Он видел кое-что… ужасные вещи. Я смотрю во впадины его глаз и знаю, что…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Это было слишком больно. Я должна была отдохнуть. Мои легкие содрогались, когда я заставляла их глотать достаточно воздуха, чтобы охладить боль в коже.
Мужчина в канаве исчез. Я стою перед полностью бронированным офицером полиции… Я не вижу его лица сквозь его шлем. В моей руке что-то зажато. Я смотрю вниз и начинаю растопыривать пальцы…
Слишком много. Я должна была дышать. Отдохнуть. Что бы ни было в моей руке, я упустила это.
Пистолет… пистолет в сумке из черной кожи. Я едва вижу его, выглядывающего из-под края… мой палец плотно обхватывает спусковой крючок… я нажимаю…
Больно. Было так больно, что когда я перестала дышать, я заметила, что мои конечности тряслись. Но я должна была снова нажать. Я должна была увидеть, что происходило.
Мир вращается… Пустыня проносится перед моими глазами в пятне мертвенно-коричневого и кристально-голубого… Я нажимаю на крючок… Офицер исчезает в яркой бело-голубой вспышке…
— Эй!
Уолтер схватил меня за руку, и я так ослабела от боли, что чуть не упала. Я бы упала, если бы он не поймал меня за плечо.
— Прости, я…
— Прекрати это, урод, — хрипло сказал Уолтер. Его покрытые коркой пальцы царапали мой подбородок, он повернул мою голову из стороны в сторону. — Боже… ты в трех волосках от падения на землю, да? Нужно присесть на секунду и…
— Нет, я в порядке, — я кашлянула и заставила себя встать прямо. Мне приходилось догадываться, куда я шла, потому что мир еще не перестал вращаться. — Пойдем, найдем что-нибудь поесть.
— Хорошо, хорошо. Но я заберу это.
Уолтер выхватил пилу у меня из рук. Граклы взяли его бензопилу на солнечных батареях. Но у него в седельных сумках оказалась маленькая ручная пила, когда он нашел меня. Я понятия не имела, что он планировал с ним делать, но хотела помочь.
— Ты можешь опрокинуться и разорвать себе кишки, если… стой! — Уолтер выхватил мою руку и резко опустил ее. Он так злился, что цвет почти вернулся его глазам, когда он проревел. — Перестань трогать эту шишку сзади, черт возьми! Разве ты не видишь, что тебе плохо?
— Да, но…
— Но ничего! Если я снова увижу твою руку сзади, я… я… — Уолтер не мог подобрать слов. Капли пота выступили на его складках и трещинах. Должно быть, он злился сильнее, чем я думала. — Просто прекрати, хорошо? Хватит мучить себя.
Я пообещала. Но я делала это только ради Уолтера.
Внизу у пруда были деревья. Всегда, когда было приличное количество воды, росло приличное количество деревьев. Этот пруд не был маленькой каплей: фундамент завода по переработке гранита вполне мог поместиться внутри него.
Большая часть воды замерзла. Посередине была дыра — широкий круг, еще темный и брызгающий. Сегодня проплешина стала шире, потому что впервые примерно за неделю погода поднялась выше нуля. Уолтер считал, что дойдет до пятидесяти градусов.
— Но не привыкай к этому, — проворчал он, как только я выказала малейшее волнение. — Завтра будет похолодание. Мои суставы уже кричат об этом.
Я знала, что зима делала это. Я помнила, как проезжала свои маршруты через Даллас, и я то потела, то мерзла, то снова потела в течение одной недели. Но тогда это просто раздражало.
Теперь? Что ж, Уолтер был прав: если мы не найдем что-нибудь поесть сегодня, мы можем сморщиться и сдуться, прежде чем у нас появится еще один шанс.
Я шла за ним к деревьям, мимо больших навесов и к бахроме саженцев. У них были тонкие верхушки ветвей и тонкие белые стволы. Уолтер встал на колени рядом с ними и прижал ладонь к земле вокруг их оснований. Он сделал это как минимум с десятью разными деревьями, прежде чем нашел то место, которое искал.
— Да, это оно. Здесь хорошо и тепло, — Уолтер царапнул землю у основания саженца, проверяя грязь. — Видишь, как потеет земля? Вот что бывает, когда холодная погода внезапно становится теплой. Земля увлажняется и снова начинает становиться дружелюбной.
