былъ, хотя того и не желалъ; богомъ для нихъ я уже былъ, но не былъ червемъ; впрочемъ, на то времени нынче нѣтъ; и ничѣмъ и никѣмъ – до встрѣчи съ Нею – я уже былъ; но послѣднею моею волею будетъ: быть внѣ ихъ, – что вскорости и произойдетъ, ибо я желаю оставить слѣпыхъ. Знаешь ли, я лишь радъ тому, что они неспособны къ тому, что бездна безднъ межъ насъ». – Москву и каменнолицыхъ, каменносердечныхъ и пріапически-витально-распухшихъ московитовъ остается поблагодарить за возможность – вопреки имъ – написать сію поэму, чего въ болѣе благопріятныхъ условіяхъ быть не могло. Да, поблагодарить, а не послать ихъ къ ихъ чорту: чорту именемъ богъ.
Посему я никто и по ту сторону, внѣ всего (въ т. ч. внѣ эпохи современной, меня не породившей, но также и внѣ эпохъ, что приложили руку къ тому) – ради моего Я. – Я единственный не въ послѣднюю очередь милостью того, что не принадлежу ни одной изъ эпохъ, ни одному классу или сословію, ни одной націи.
Часто цивилизаціи дѣлаютъ попытки (въ случаѣ консервативной своей направленности, но скорѣе, если имѣютъ новодельное происхожденіе, дабы удревнить, состарить собственную убогую сущность) «примазаться» къ культурѣ, используя культуру и какъ щитъ, и какъ размѣнную монету, и какъ удостовѣреніе sui generis, которымъ заслоняютъ собственное духовное банкротство. Попытки такого рода – всегда съ припахомъ чего-то лишеннаго корней, карикатурнаго, шутливаго, хрупкаго, картоннаго, – словомъ, съ припахомъ новодельной пластмассы. Культура прорастаетъ сквозь цивилизацію (въ нашемъ случаѣ – черезъ современную Россію), хочетъ того цивилизація или нѣтъ; культура о томъ её не испрашиваетъ: она растетъ по собственному манію. Но она прорастаетъ не въ каталогизаторской дѣятельности (вѣрнѣе, пустодѣйстве, ибо «традиція – это передача огня, а не поклоненіе пеплу») Институтовъ философіи и попросту въ современной гуманитарной наукѣ, которая есть не что иное, какъ обреченное на забвеніе комментаторство, изначально мертвой, но въ живыхъ словахъ живыхъ, творчески продолжающихъ тѣ или иныя культурныя традиціи. Для комментатора что Василискъ Гнедовъ, что Андрей Бѣлый – явленія одного порядка, потому что они суть представители одной эпохи; по этой же логикѣ и К.Свасьянъ – въ первую очередь (если не въ единственную) «докторъ философскихъ наукъ», какъ и было написано (издателемъ) на обложкѣ одной изъ его книгъ; впрочемъ, кто для комментаторовъ Свасьянъ (а на мѣстѣ Свасьяна здѣсь окажется любой подлинно творящій подлинное) выразилъ комментаторъ Перцевъ: не русскій Свасьянъ, оказывается, но русскоговорящій, какъ намъ и повѣдалъ Перцевъ (отсылаю читателя къ отвѣту Свасьяна Перцеву въ статьѣ съ шутливо-немыслимымъ названіемъ «Перцевъ и Ницше»)[53].
Что удивляться, что Россія новая, ожившія джунгли, ожившее ничто, зато очень солидное, представительное[54], гдѣ милостью коллективнаго безсознательнаго и персоною (=маскою) была задавлена живая Личность, не назвала ни одну изъ улицъ въ честь, скажемъ, Бердяева или любого изъ Ивановыхъ и пр., ибо привыкла называть свои улицы фамиліями своихъ царей, полководцевъ, рѣдко ученыхъ, что работали на державу, а если и называла въ честь подлинныхъ дѣятелей культуры, то только тогда, когда то было надобно для сіюминутныхъ политическихъ выгодъ. Что удивляться, что она не можетъ даже издать толкомъ дореволюціонное, какъ должно[55]!
Вся надежда на немногихъ, чье слово будетъ молніей; громъ же услышатъ послѣ. – Вспомнимъ же незабвенныя слова Ницше: «Величайшія событія и мысли – а величайшія мысли суть величайшія событія – постигаются позже всего: поколѣнія современниковъ такихъ событій не переживаютъ ихъ – жизнь ихъ протекаетъ въ сторонѣ. Здѣсь происходитъ то же, что и въ царствѣ звѣздъ. Свѣтъ самыхъ далекихъ звѣздъ позже всего доходитъ до людей, а пока онъ еще не дошелъ, человѣкъ отрицаетъ, что тамъ есть звѣзды. „Сколько вѣковъ нужно генію, чтобы его поняли?“ – это тоже масштабъ, это тоже можетъ служить критеріемъ ранга и соотвѣтствующимъ церемоніаломъ – для генія и звѣзды» (Ницше Ф. По ту сторону добра и зла).
Или: «Мы не безумцы, мы желаемъ: её, чаемую вспышку, молнію Духа, а не краха; не небытія и не бытія, но сверхъ-бытія; не исторіи, но метаисторіи…»[56]. И тамъ же: «Отмѣтимъ: чтобы рождать новое, надобно быть и бить молніей, огнемъ поядающимъ, субъектомъ самостійнымъ: Іалдаваофъ, «духъ обманчивый», воспретилъ человѣку вѣдать, ибо воспретилъ вкушать съ древа познанія, ввергнувши возможно большее количество чадъ рода людского въ «тьму незнанія» и заповѣдовалъ имъ «плодиться и размножаться», не зря Свѣта подлиннаго и не вѣдая о нёмъ. Наше дѣло: познавать и вѣдать, стремить себя къ Свѣту и – быть свѣтомъ…».
* * *
Мы видимъ Критъ, а въ нёмъ отражается Россія, а въ ней – извѣчно-соприсносущная ей Московія: не говоритъ ли это о косности дольняго міра, въ коемъ подобнаго рода общественное сознаніе не изживается – несмотря на постулируемый перманентный прогрессъ, – но продолжаетъ не только возникать, но и царить – отъ тысячелѣтія къ тысячелѣтію. И потому подробности каждой конкретной культуры оказываются не столь ужъ и важными для пониманія сути всѣхъ подобныхъ культуръ. Ибо нами руководило не желанье показать детали во всей ихъ исторической и фактической достовѣрности сѣй культуры (въ нашемъ случаѣ – позднеминойскаго Крита), но намѣренное желанье показать суть, сущность ея: такова воля написавшаго. Ибо – рѣчь идетъ не о бытѣ, но о бытіи…
Что Критъ, что Россія – «темное царство» нищихъ (и духомъ, и всѣмъ чѣмъ только можно быть нищимъ). Акай и нѣк. иные— «лучъ свѣта въ темномъ царствѣ». М. – Солнце: расколотое. – Монтень правъ, говоря, что «отъ недостатка уваженія къ себѣ происходитъ столько же пороковъ, сколь отъ излишняго къ себѣ уваженія». Первое – Россія, второе – Западъ.
Въ эпоху, когда уже столѣтіями свобода есть размѣнная монета въ дольнихъ, слишкомъ дольнихъ западныхъ политическихъ играхъ, въ коихъ хищнически побѣждаетъ самъ Западъ, – Свобода всё же возможна; не только самая она возможна въ человѣческомъ бытіи, но и гимны Свободѣ еще возможны. И тѣмъ, въ чьихъ сердцахъ Свобода свила свое гнѣздо, и тѣмъ, кто поетъ о Свободѣ подлинной, не можетъ быть никакого дѣла до большинства (опричь заслуженнаго и выстраданнаго права наслажденія убожествомъ ихъ и выстраиванія собственнаго бытія – противоположнаго ихъ бытованію).
Вся европейская культура – цвѣтеніе растенія, имя коему – Личность; нынѣ цвѣтокъ усохъ, давши плоды, но истокъ слѣдуетъ искать ранѣе – не въ современности, а въ началѣ современности. – М. былъ первой личностью (пусть и на весьма странный ладъ, антисовременный по преимуществу) – до того, когда она могла пробудиться изъ первобытнаго, почти довременнаго хаоса, не дававшаго расцвѣсть Личности, ибо прежестоко срѣзалъ онъ съ корнемъ самое возможность быть Личностью; если человѣкъ коллективный, до- и внеличностный, ничего не боится
