болѣе, чѣмъ Свободы и предпочитаетъ поскорѣе отъ нея избавиться, ввѣривъ себя чему угодно, едва ли не любой чужой волѣ, то М. – если не олицетвореніе Свободы, то законнорожденное ея чадо; именно поэтому М. – сверкъ молніи, пламень, гроза и туча; или – словами Акеро: «М. – звѣзда, рожденная лузурью, просвѣтъ молнійный: въ гущахъ тьмы». Добавимъ: если М. – личность первая, то Михаилъ (или – иначе – Стефаносъ) изъ «Послѣдняго Кризиса» – послѣдняя. Между М. и Михаиломъ, двумя рубежами человѣческаго бытія, – тьма тысячелѣтій, и эта тьма и называется исторіей; она и впрямь тьма и морокъ, а они суть свѣтъ. Міръ до того былъ коллективно-обезличеннымъ, и нынѣ – по спирали, сквозь блужданія впотьмахъ по Лабиринту – онъ вернулся туда, откуда исшелъ нѣкогда.
М. – если и не первая попытка индивида вырваться изъ замкнутаго круга Мы, безличнаго коллектива, но зато въ полной мѣрѣ удавшаяся; и попытка эта удачна во всѣхъ отношеніяхъ и въ высшей мѣрѣ.
Напослѣдокъ приведу избранныя мною цитаты барона де Кюстина, относящіяся какъ будто бы лишь къ Россіи ушедшей:
«Часъ назадъ солнце на моихъ глазахъ опустилось въ море на сѣверо-западѣ, оставивъ длинный свѣтящійся слѣдъ, который еще сейчасъ позволяетъ мнѣ писать къ вамъ, не зажигая лампы; всѣ пассажиры спятъ, я сижу на верхней палубѣ и, оторвавъ взоръ отъ письма, замѣчаю на сѣверо-востокѣ первые проблески утренней зари; не успѣло кончиться вчера, какъ уже начинается завтра. Это полярное зрѣлище вознаграждаетъ меня за всѣ тяготы путешествія. Эти проблески свѣта, не становящагося ярче, но и не угасающаго, волнуютъ и изумляютъ меня. Странный сумракъ, за которымъ не слѣдуютъ ни ночь, ни день!.. ибо то, что подразумѣваютъ подъ этими словами въ южныхъ широтахъ, здѣшнимъ жителямъ, по правдѣ говоря, невѣдомо. Здѣсь забываешь о колдовствѣ красокъ, о благочестивомъ сумракѣ ночей, здѣсь перестаешь вѣрить въ существованіе тѣхъ счастливыхъ странъ, гдѣ солнце свѣтитъ въ полную силу и творитъ чудеса. Этотъ край – царство не живописи, но рисунка. Здѣсь перестаешь понимать, гдѣ находишься, куда направляешься; свѣтъ проникаетъ повсюду и оттого теряетъ яркость; тамъ, гдѣ тѣни зыбки, свѣтъ блѣденъ; ночи тамъ не черны, но и бѣлый день – сѣръ. Сѣверное солнце – безпрестанно кружащаяся алебастровая лампа, низко подвѣшенная между небомъ и землей. Лампа эта, не гаснущая недѣли и мѣсяцы напролетъ, еле замѣтно распространяетъ свое печальное сіяніе подъ сводомъ блѣдныхъ небесъ; здѣсь нѣтъ ничего яркаго, но всѣ предметы хорошо видны; природа, освѣщенная этимъ блѣднымъ ровнымъ свѣтомъ, подобна грезамъ сѣдовласаго поэта – Оссіана, который, забывъ о любви, вслушивается въ голоса, звучащіе изъ могилъ. Плоскія поверхности, смазанные задніе планы, еле различимыя линіи горизонта, полустертые контуры, смѣшеніе формъ и тоновъ – всё это погружаетъ меня въ сладостныя грезы, очнувшись отъ которыхъ чувствуешь себя въ равной близости и къ жизни и къ смерти. Сама душа пребываетъ здѣсь подвѣшенной между днемъ и ночью, между бодрствованіемъ и сномъ; она чуждается острыхъ наслажденій, ей недостаетъ страстныхъ порывовъ, но она не вѣдаетъ сопутствующихъ имъ тревогъ; она не свободна отъ скуки, но зато не знаетъ тяготъ; и на сердце, и на тѣло нисходитъ въ этомъ краю вѣчный покой, символомъ котораго становится равнодушный свѣтъ, лѣниво объемлющій смертнымъ холодомъ дни и ночи, моря и придавленную грузомъ зимъ, укутанную снѣгомъ землю. Свѣтъ, падающій на этотъ плоскій край, въ высшей степени подходитъ къ голубымъ, какъ фаянсовыя блюдца, глазамъ и неяркимъ чертамъ лица, пепельнымъ кудрямъ и застѣнчиво романическому воображенію сѣверныхъ женщинъ: женщины этѣ безъ устали мечтаютъ о томъ, что другіе осуществляютъ; именно о нихъ можно сказать, что жизнь – сонъ тѣни.
Приближаясь къ сѣвернымъ областямъ, вы словно взбираетесь на ледяное плато; чѣмъ дальше, тѣмъ это впечатлѣніе дѣлается отчетливѣе; вся земля превращается для васъ въ гору, вы карабкаетесь на самъ земной шаръ. Достигнувъ вершины этихъ огромныхъ Альпъ, вы испытываете то, чего не чувствовали такъ остро, штурмуя настоящія Альпы: скалы клонятся долу, пропасти исчезаютъ, народы остаются далеко позади, обитаемый міръ простирается у вашихъ ногъ, вы почти достигаете полюса; земля отсюда кажется маленькой, межъ тѣмъ моря вздымаются всё выше, а суша, окружающая васъ еле замѣтной линіей, сплющивается и пропадаетъ въ туманѣ; вы поднимаетесь, поднимаетесь, словно стараетесь добраться до вершины купола; куполъ этотъ – міръ, сотворенный Господомъ. Когда съ его вершины вы бросаете взглядъ на затянутыя льдомъ моря, на хрустальныя равнины, вамъ мнится, будто вы попали въ обитель блаженства, гдѣ пребываютъ ангелы, безсмертные стражи немеркнущихъ небесъ. Вотъ что ощущалъ я, приближаясь къ Ботническому заливу, на сѣверномъ берегу котораго расположенъ Торніо.
Финское побережье, считающееся гористымъ, на мой вкусъ, – не что иное, какъ цѣпь еле замѣтныхъ холмовъ; въ этомъ смутномъ краю всё теряется въ туманѣ. Непроницаемое небо отнимаетъ у предметовъ яркіе цвѣта: всё тускнѣетъ, всё мѣняется подъ этимъ перламутровымъ небосводомъ. Вдали черными точками скользятъ корабли; неугасимый, но сумрачный свѣтъ едва отражается отъ муаровой глади водъ, и ему недостаетъ силы позолотить паруса далекаго судна; снасти кораблей, бороздящихъ сѣверныя моря, не блестятъ такъ, какъ въ другихъ широтахъ; ихъ черные силуэты неясно вырисовываются на фонѣ блеклаго неба, подобнаго полотну для показа китайскихъ тѣней. Стыдно сказать, но сѣверная природа, какъ бы величественна она ни была, напоминаетъ мнѣ огромный волшебный фонарь, чей свѣтъ тусклъ, а стекла мутны. Я не люблю уничижительныхъ сравненій, но вѣдь главное – стараться любой цѣной выразить свои чувства. Восхищаться легче, чѣмъ хулить, однако, истины ради, слѣдуетъ запечатлѣвать не только восторги, но и досаду. При вступленіи въ этѣ убѣленныя снѣгомъ пустыни васъ охватываетъ поэтическій ужасъ; вы въ испугѣ замираете на порогѣ зимняго дворца, гдѣ живетъ время; готовясь проникнуть въ это царство холодныхъ иллюзій и блестящихъ грезъ, не позолоченныхъ, но посеребренныхъ, вы исполняетесь неизъяснимой печали: слабѣющая мысль отказывается служить вамъ, и ея безполезная дѣятельность уподобляется тѣмъ поблескивающимъ размытымъ облакамъ, которыя ослѣпляютъ ваши взоры.
Очнувшись же, вы проникаетесь дотолѣ загадочной для васъ меланхоліей сѣверныхъ народовъ и постигаете, вослѣдъ имъ, очарованіе однообразной сѣверной поэзіи. Это причащеніе къ прелестямъ печали болѣзненно, и всё же оно приноситъ удовольствіе: вы медленно слѣдуете подъ грохотъ бурь за погребальной колесницей, вторя гимнамъ сожалѣнія и надежды; ваша облаченная въ трауръ душа тѣшитъ себя всѣми возможными иллюзіями, проникается сочувствіемъ ко всему, на что падаетъ вашъ взоръ. Воздухъ, туманъ, вода – всё даруетъ новыя впечатлѣнія вашему обонянію и осязанію; чувства ваши подсказываютъ вамъ, что вы вотъ-вотъ достигнете предѣловъ обитаемаго міра; передъ вами простираются ледяныя поля, прилетѣвшій съ полюса вѣтеръ пронизываетъ васъ до мозга костей. Въ этомъ мало пріятнаго – но много новаго и любопытнаго.
<…> У жителей Сѣвера
