– Да что вам беспокоиться-то… – не слишком настойчиво запротестовала Ирина Сергеевна, но Самохин присек возражения:
– Ничего, побеспокоюсь… Это дело, так сказать, государственной важности. Ваш сын Родину защищал, всех нас от терроризма, сепаратизма, черт бы их побрал! И мой долг помочь ему! – Самохину самому стало неловко от пафоса, в который его занесло, он запнулся, но все же заявил упрямо. – Я сегодня же по инстанциям пойду. Побреюсь, переоденусь, и – вперед. А вечером доложу вам, что разузнал. Нич-че… прорвемся. Я, если надо будет, до самого Путина дойду!
– Спасибо… – растроганно шепнула Ирина Сергеевна. – Вот вы, оказывается, какой… Отзывчивый. А я-то, глупая, издергалась, и все без толку!
Когда за женщиной закрылась дверь, потряс головой, выдохнул громко: «Уф-ф…» – и, вытирая пот со лба рукавом, попенял себе: «Ишь, раздухарился-то… Старый хрен!»
Вернувшись на кухню, которая давно превратилась у него в самое обитаемое, обжитое помещение, – он даже телевизор сюда перенес, втиснув его между шкафом и холодильником, – Самохин допил в два глотка остывший и оттого терпкий до горечи чай, запыхтел очередной сигаретой и призадумался. Легко, с радостью даже вызвавшись помочь симпатичной ему женщине, он представил теперь, как ходит по «высоким инстанциям», пробивается настырно сквозь презрительно-вежливый заслон секретарш, вспомнил и виденных где-то в подобных ситуациях ветеранов-фронтовиков, штурмующих начальственные приемные под звон боевых и юбилейных медалей, с костылями наперевес, жалких и немощных, и поежился, увидев себя в этой роли, почему-то непременно в старом, замызганном кителе, с темными следами на плечах от споротых погон, с медалями, которыми был награжден когда-то: «За безупречную службу» трех степеней, «Ветеран труда», «За освоение целинных земель»… трясущегося от бессильной ярости…
В дверь опять позвонили – длинно, настойчиво. Решив, что это вернулась зачем-то Ирина Сергеевна, Самохин открыл уже без заминки и удивился, обнаружив за порогом улыбчивого молодого человека в строгом костюме-тройке благородно-синего цвета.
– Самохин? Владимир Андреевич? Отставной майор кивнул неприязненно. В последнее время в дом зачастили такие же вежливые, кукольной внешности юноши и девушки со слащаво-фальшивыми улыбками и пустыми, холодными глазами. Они раздавали молитвенники, религиозные газеты и журналы с цветными иллюстрациями, на которых изображались такие же счастливые стеклянноглазые люди. Решив, что и этот из сектантов, Самохин буркнул раздраженно:
– Чего надо?
– Я от Федора Петровича, – игнорируя грубость, не дрогнул безмятежной улыбкой гость. – Вы просили его о встрече…
– Ну-у… – неопределенно протянул Самохин. У него уже из головы вылетело давешнее желание повидаться с Федькой и переговорить на предмет денежного займа.
– Так вот, он вас ждет. Если желаете, можете связаться с ним по телефону прямо сейчас.
Гость нырнул рукой во внутренний карман пиджака, извлек оттуда махонькую трубочку мобильного телефона, щелкнул пластмассовой крышечкой и, потыкав тонкими, нерабочими пальцами в миниатюрные кнопочки, протянул Самохину.
– Пожалуйста, говорите.
Тот осторожно взял аппарат, приложил к уху, сказал растерянно:
– Алле… Самохин на проводе…
– Х-ха! Совсем из ума выжил, старый, – услышал он Федькин голос.– Какие могут быть провода у мобильника! Привет! Че хотел-то? Срочно?
– Да… в общем-то, – выворачивая глаза на трубку, словно приставленный к виску пистолет, опасливо кивнул Самохин. – Дело к тебе важное есть.
– Ну тогда прямо сейчас дуй ко мне. Побазарим, а заодно и повидаемся. А то помирать скоро, а свидеться недосуг.
– А я, Федька, адреса твоего не знаю. Или ты все еще и домике маманином на краю оврага обитаешь?
– Г-г-гы! – хохотнул Федька так, что трубка протестующе пискнула. – Ты, майор, даешь… Совсем от жизни отстал, мхом оброс. Собирайся, щас тебя довезут. Передай-ка тpyбy фраерочку моему…
Молодой человек взял телефон, застыв взглядом, выслушал приказание Федьки, сказал коротко:
– Будет исполнено, – щелкнув крышечкой, обратился к Самохину: – Я на машине. Подожду вас на улице, у подъезда.
– Какая машина-то? – сварливо осведомился отставной майор. – А то наставят во дворе колымаг – поди догадайся, где чья?
– Нашу сразу увидите, – невозмутимо ответил подручный Федьки. – Других таких в вашем дворе нет, – и вышел, вежливо кивнув.
– Фу ты, ну ты! – поджав губы, покачал головой Самохин.
И решил в свою очередь не ударить лицом в грязь. Скрипнув дверцей шифоньера, достал белую рубашку, выглаженную собственноручно, кажется, в прошлом году еще, да так и не надеванную с тех пор. Потом вытянул оттуда же пристроенный на деревянных плечиках черный костюм. Купили его с Валей сразу после выхода на пенсию, в девяносто первом году, успели перед самым повышением цен, хотя он и тогда стоил недешево, но надо было входить в гражданскую жизнь, обновить гардероб цивильной одежды, «на выход», которой у Самохина, чуть ли не тридцать лет носившего форму, не оказалось почти.
«Хорошая вещь, добротная, не ношенная совсем, – думал он, разглядывая костюм. – Перед тем, как помирать начну, надо его на видное место повесить. Чтоб те, кто меня… обряжать придет, сразу нашли. Не в пижаме же затрапезной в гроб ложиться…»
Усилием воли отогнал от себя нахлынувшие враз черные мысли о неизлечимой болезни своей и неизбежном, скором, наверное, конце и подумал уже по-другому, с надеждой, что визит к Федьке придется кстати. Потому что, если мальчик не погиб все-таки и оказался в плену, для его вызволения обязательно потребуются деньги. И вот тут уже он, Самохин, скромничать не будет, поприжмет воровского авторитета Федю Чкаловского, пусть раскошелится. Не для себя ведь попросит, а на святое дело вызволения воина. И какой же сволочью надо быть, чтоб отказать в такой малости! Федька, хоть и уголовник, бандит, но понятий придерживается, старается выглядеть благородным, правильным вором, и денег у него наверняка немерено, так что в успехе задуманного Самохин почти не сомневался. И еще об одной услуге, уже для себя лично, хотел попросить отставной майор. Но это уже – как получится…
Принарядившись в костюм и пряча в боковой карман пиджака неизменную пачку «Примы», он нащупал нафталиновый шарик, не иначе как заботливой Валентиной положенный, и, покрутив его в пальцах, бросил за ненадобностью в мусорное ведро. И опять, вспомнив о болезни, подумал недовольно: «скоро уж, ни одна моль не поспеет…»
Насупившись, не глядя на шофера, предупредительно открывшего перед ним дверцу роскошного авто, и впрямь приметного во дворе среди неказистых собратьев, Самохин забрался в теплое, пахнущее дорогой кожей нутро машины, удрюпался на заднее сиденье и, не спрашивая разрешения, закурил плебейскую, неуместную здесь «Приму», а поймав на себе отраженный зеркалом взгляд водителя, усмехнулся ему в ответ вызывающе и пустил в салон особо густой клуб едкого табачного дыма.
Улыбчивый молодой человек устроился на переднем сиденье, сразу достал телефон и теперь нашептывал что-то в него, ворковал, а машина тронулась плавно и неощутимо помчалась по улицам. Казалось, что она не движется вовсе, а наоборот, кто-то крутит за тонированными окнами-экранами видеозапись с бегущими споро кадрами суматошного города.
– «Владимирский централ. Этапом из Твери…» – с хрипотцой вздохнули за плечами отставного майора стереодинамики, и он, слушая проникновенный, с блатной слезливостью голос, подумал удовлетворенно: «Нет, братки. И прикид у вас классный, и тачка навороченная, а суть все та же, барачная, и песни все те же…»
И Федька, хотя и забуревший, угодивший в мутную струю нынешнего благосклонного к жуликам всех мастей времени, все равно остался в душе окраинной шпаной, и «выкупить» его бывший «кум» сможет, если понадобится, в два счета…
В последний раз Самохин встречался с Федькой на похоронах Валентины. Тот как-то прознал о случившемся, примчался, положил на гроб охапку пламенеющих траурно роз, вызвав перешептывание соседских старушек, пожал овдовевшему приятелю руку, сунул свою визитную карточку, но поговорить они не успели – Самохину не до того было, а после Федька не появлялся, и отставной майор тоже не искал его, не навязывался, а визитку затерял где-то среди домашнего барахла.
Машина вывернула на кольцевую дорогу, помчалась за город. С легким шуршанием наматывалось на колеса серое шоссе, лесопосадка по обочинам размазалась в сплошную зеленую ленту, и скорость чувствовалась лишь по тому, как сухо постреливали по днищу «мерседеса» угодившие невзначай под шипы камешки. Справа от дороги показался поселок. Асфальт к нему проложить еще не успели, и автомобиль, свернув, сбавил ход, захрустел по щебню, поднимая позади тучу белесой пыли.
