― Конечно, нет! Ведь это не имеет никакого значения. Я и с Аросей прожила без всякой записи восемь лет и никогда об этом не помышляла.
― Как я люблю тебя!
И больше мы к этому разговору не возвращались.
Никогда не забуду восторга, испытанного нами в день первого салюта в Москве. Не помню почему, но мы оказались в тот момент у Центрального телеграфа. Еще было светло. И вдруг услышали артиллерийские выстрелы, а затем увидели в небе сноп разноцветных крупных искр. Раздались крики «ура!», «взяли Орел!» ― люди обнимались, целовались. И мы воспользовались случаем ― возможностью целоваться на улице. Радость царила неописуемая. Потом к салютам привыкли ― наши войска двигались на запад. Теперь все верили в победу, но, как оказалось, до нее оставалось еще почти два года...
Нам же, охваченным любовным угаром, жизнь представлялась прекрасной. Каждую субботу мы уезжали ко мне на дачу в Кучино.
За забором на месте густого сосняка теперь торчали голые высокие пни. За ними виднелся большой барак, где жили москвичи, потерявшие свои квартиры из-за бомбежек. И самое неприятное, что прямо на границе участка соорудили большую деревянную уборную.
Ваня не знал той красоты, что прежде окружала дачу, и потому не мог понять, отчего я так расстраиваюсь...
Утешало одно ― его восхищение и речкой, и густым лесом, что тянулся теперь несколько поодаль от дачи. Мы ходили туда гулять и были, наверное, единственными людьми, нарушавшими царивший там покой: поселок был почти пуст. Ваня уговорил меня поселиться здесь более основательно. Уезжали рано, возвращались поздно. Но теплые, по-южному бархатные ночи, которые мы проводили на верхнем балконе под пушистыми ветками сосны, совершенно исцеляли нас от усталости дня. Вскоре, в конце августа, Ваня как-то сказал:
― Знаешь, Лена очень хочет познакомиться с тобой. Ты не возражаешь, если она приедет к нам в воскресенье?
Я пошутила:
― А ты не боишься, что она обольет меня серной кислотой?
Он не принял шутку и стал горячо опровергать мои слова:
― Ты не знаешь Лену, она исключительно благородный человек!
Мое сердце сжалось ― не от ревности, нет, скорее от непонимания тех чувств, что владели им. Но я взяла себя в руки:
― Конечно, пусть приезжает!
А сама подумала: «Мне-το в данных обстоятельствах быть благородной гораздо легче!» Да и по-бабски любопытно было сравнить, чем я оказалась лучше, что он пока предпочитает меня. В воскресенье встала пораньше, чтобы приготовиться к встрече жены своего мужа[75].
В назначенное время Ваня отправился на станцию ― встречать. Я слышала, как пришел поезд. Вскоре они вошли на участок. Ваня держал шестилетнего Сережу за одну руку, Лена ― за другую. Среднего роста и полноты, прилично одетая, с добрым, хотя и простоватым лицом. Не без некоторого смущения мы протянули друг другу руки, поздоровались. И так как время было уже послеобеденное, я стала суетливо приглашать всех на веранду, к столу, заставленному горками пирожков и ватрушек. А посреди стола возвышался вскипевший уже самовар. Чинно усевшись за стол, принялись пить чай и вести беседу на самые разные темы, не касаясь ни наших личных планов, ни наших отношений. Я рассказывала безобидные анекдотики, над которыми больше всех хохотала Лена, и думала: что же скрывается за этим весельем? Не надежда ли, что Ваня вернется к ней, или наоборот ― она не любит его и рада, что он ушел?[76]
Тем же летом состоялось и знакомство с родителями Вани.
Я, естественно, нервничала, готовилась к приезду основательно: наварила и напекла из всего, что только можно было по тем временам достать. Александра Васильевна внимательно осмотрела дом, комнаты внизу и мансарду. Только уселись пить чай, как она вдруг заторопила Василия Ивановича:
― Поехали, поехали домой!
Ваня удивился:
― Мама, вы еще часа не пробыли, побудьте с нами!
Она, будто не услышав его просьбы, обратилась ко мне:
― Я наверху видела много старой обуви, можно ее взять?
― Конечно, пожалуйста!
― Мешок найдется?
Ваня нашел мешок, и она, схватив его, побежала на мансарду. Вскоре вернулась с мешком на плече и, не снимая его, простилась с нами. Василий Иванович быстро допил чай, поднялся и, ни словом, ни взглядом не порицая ее, пошел за ней. Я хотела проводить, но Ваня остановил:
― Она понимает, что поступает неправильно, часто кается, но почти всегда ведет себя так. Если в такой ситуации пойдем провожать, совсем рассердится.
Скоропалительные визиты продолжались и потом ― и в городе, и на даче.
Новый папа
Меня очень трогало отношение И. В. не только к сыну, но и к моим детям ― еще с той поры, когда он только узнал об их существовании.
А тут пришло сообщение, что их возвращение откладывается на осень 1944 года. Сонечка уже закончила четвертый класс ― старших классов в интернате не было, и, чтобы не прерывать ее обучения, я решила вывезти из эвакуации детей самостоятельно.
И вот, в конце сентября 1943 года, получила отпуск и уже через четыре дня прибыла в Свердловск.
Крюк в триста пятьдесят километров сделала намеренно ― чтобы повидаться с Александром Михайловичем Урусовым, начальником областной милиции, с которым крепко подружилась, когда выпускала книжку с его предисловием: в то время разрешение на реэвакуацию можно было получить только в местной милиции.
Был вечер. Очень боялась, что не застану Урусова, но он оказался на месте и явно обрадовался встрече.
Мы проговорили с ним почти до утра ― так много событий произошло и в его, и в моей жизни ― и прямо из милицейского кабинета я отправилась на вокзал. По просьбе Урусова меня провожала транспортная милиция, но даже с ее помощью я с трудом втиснулась в переполненный вагон местного поезда. Радость детей была неописуема. Мы быстро собрались и уже на следующий день были в Молотове.
Здесь, на вокзале, кишевшем подозрительным народом, мне пришлось оставить детей одних и отправиться в центр города к начальнику областной милиции: Урусов должен был ему позвонить, но на всякий случай снабдил меня еще и письмом с просьбой «оказать всяческую помощь». Приняли меня прекрасно ― на вокзал, к детям, я возвратилась вооруженная запиской к начальнику транспортной милиции с указанием «в кратчайшие сроки обеспечить отъезд».
Остаток дня провели в толкучке вокзала. Моросил дождь. Поезд пришел с опозданием, лишь к вечеру. Сели в него с трудом ― только благодаря помощи прикомандированного к нам милиционера. Когда тронулись, наши вещи стояли в проходе, дети сидели на них, а я стояла рядом. Потом кто-то сжалился над детьми, и уже через несколько станций они пристроились на краю лавки; а вскоре два пассажира сошли, и нам великодушно предложили места у окна... Помню, ребятам очень понравились американские сосиски, плотно уложенные в жестяные банки. Ими снабдил меня в дорогу Ваня. Воспользовавшись случаем, рассказала, что эти вкусные консервы для них достал их новый папа, и была очень разочарована, что ребята, особенно Соня, не проявили никакого интереса к этому большому событию в моей и их жизни. Я же сгорала от нетерпения ― так ждала встречи с Ваней. Я писала ему с первого дня своего путешествия и неожиданно, уже в Свердловске, получила письмо, отправленное на имя Урусова. Думаю, Ваня почти не рассчитывал, что оно попадет в мои руки. Но я его получила, и оно доставило мне много счастья. Тайком от детей я не раз перечитывала строки, которые знала уже почти наизусть:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
