Погруженный в свои мысли, Григорий совершенно потерял ориентацию и неожиданно вышел к тому мосту, который раньше бросился ему в глаза. Ну, что же — мост как мост. Внизу тускло поблескивала вода. Сверху не было видно, как морщится и вздымается ее поверхность. Зато близость моря была еще ощутимее. Более чем за сто километров ветер приносил его запахи, оседал на губах солоноватым привкусом. Чертов норд-ост! Он толкал в спину с такой силой, словно хотел смести чудака, осмелившегося ступить на мост в такую погоду. Собственное тело казалось Григорию легким, как перышко, и столь же беспомощным под могучими ударами ветра. Гончаренко, как мог, ускорял шаг, но ветер подгонял его и подгонял и, казалось, продувал насквозь не только одежду, но и его самого. Когда Григорий ступил на левый берег, его всего трясло, зуб на зуб не попадал. К счастью, в конце первого же квартала неизвестной ему улицы он наткнулся на пивной бар.
Рванув дверь, Григорий прислонился спиной к косяку, стараясь отдышаться и преодолеть озноб. Головы большинства присутствующих повернулись к нему. Доброжелательно насмешливые, сочувствующие и просто любопытные взгляды.
— Эй, Эмма! Спасай еще одного потерпевшего, бурей прибитого к твоему «Счастливому берегу», — крикнул коренастый парень с такими светлыми волосами, что они казались седыми, и весело подмигнул Григорию одним глазом.
— Как раз согреешь этим пойлом, — донесся голос из дальнего угла зала.
— Почему ты решил, что я имел в виду пиво? Согреть человека можно и иным способом.
— О, Эмме есть чем согреть!
— А ты, оказывается, знаешь! Гляди, расскажу твоей Урсуле!
Со всех сторон посыпались солоноватые шутки, двусмысленные намеки. Чтобы не привлекать внимания, Григорий быстро прошел к стойке. Полная, пышногрудая барменша тяжело поднялась со стула.
— Не обращайте внимания! — сказала она, приветливо улыбаясь. — У них и в мыслях нет ничего плохого. Просто захотелось потрепать языком. Да что говорить: всем теперь скверно, вот и рады случаю немного повеселиться… А пиво сегодня не такое уж плохое… Открыла бочку из новой партии. Выпьете здесь или немного посидите?
— Если найдется свободное местечко.
— Тогда я сразу налью две кружки. Я сегодня одна, а ноги у меня… — она не договорила, увидав, что два пожилых человека в рабочих костюмах, на ходу отсчитывая деньги, направляются к ней.
— Получай, Эмма! Ну, как твой?
— Снова нашло: лежит, весь трясется… вдруг вскрикнет и начнет разгребать постель.
— Думает, что его завалило. Снова вспомнил этот страшный день, когда его засыпало. Ты б устроила Готлиба в больницу…
— Чтоб его отправили в сумасшедший дом? — вскипела барменша. — Он же в здравом уме. Полгода ничего не было! Если б не бочка, что с таким грохотом упала… А перед этим его измотал грипп…
— Тогда отправь его в какое-нибудь тихое местечко, где бы он мог отдохнуть, подкормиться. У него, говорят, где-то неподалеку живет брат?
— В Хазенморе. Отец Кристиана, — женщина кивнула в сторону светловолосого.
— Так попроси племянника…
Григорий не стал слушать дальше — забрав свои кружки, он направился к столику, который только что освободили собеседники Эммы. От пива по телу сразу разлилось тепло, голова приятно кружилась. Наверно, давал себя знать и бокал вина, выпитый у Лестера. Что ж, ужин с ним дал значительно больше, чем можно было ожидать. Получено еще одно подтверждение того, что наши бывшие союзники собираются коварно нарушить Потсдамское соглашение. Да и Зеллер теперь будет знать, где искать предателя — продажную шкуру, и своевременно сумеет проинформировать гамбургских коммунистов о новом сговоре монополистов, направленном на подготовку войны.
Мысленно вернувшись в Берлин, Григорий уже не мог отрешиться от повседневных забот. Отсюда все казалось еще сложнее: что ни говори, а на месте в случае новых осложнений сразу можно сориентироваться, найти выход из создавшегося положения. Нет, не вовремя, совсем не вовремя Думбрайт отправил его в Гамбург. И еще — почему он не поехал сам, как собирался? Ну, с Нунке понятнее, тот просто воспользовался случаем передать письмо жене и подарки детям. Надо бы и это поручение выполнить сегодня. Тогда завтра можно будет выехать дневным, а не вечерним поездом. Впрочем, если сегодня позвонить жене шефа и попросить разрешения прийти завтра утром…
Юноша, которого фрау Эмма назвала Кристианом, прервал его раздумья. Он шел по проходу, весело окликая компанию, сидевшую за соседним столом.
— Вы чего тут шепчетесь, а? Какие такие завелись у вас тайны? Забрались бог знает куда, и голоса не подают!
— А когда мы условились встретиться, когда? — сердито ответил молодой брюнет, чем-то неуловимо похожий на своего белокурого товарища.
— Так ведь Блейберг задержал, сам же видел.
— Чего он к тебе липнет?
— Надеялся на подарок от отца. Говорит, без него старик не нашел бы такого покупателя, и наш старый дом пустовал бы. А отец даже не собирался продавать его.
— Ого! Когда это было! А этот ваш постоялец до сих пор такой же странный?
— Послушайте ребята, что я вам скажу! — Кристиан придвинулся поближе к столику и заговорил шепотком. — Вся его история — это сплошное вранье, он не тот, за кого себя выдает. Батрак! Хорош батрак, который за разрушенную халупу готов платить такую уйму денег. Отец ведь хотел разобрать ее и пустить лес на расширение хлева и конюшни, но незнакомец все повышал да повышал цену. Ему вот так надо было где-то осесть! — рука юноши легла поперек горла.
— Не вижу ничего странного, — вмешался третий из присутствующих за столом.
— Все беженцы прежде всего заботились о крыше над головой, да о клочке земли под огород. Ты, Кристиан, всегда что-то выдумаешь…
— А ты послушай, ты только послушай! Как ведут себя другие в его положении? Изо всех сил стремятся завязать добрососедские отношения с людьми, которые живут рядом, с утра до вечера гнут спину над грядками, чтобы иметь картошку, брюкву и разную там зелень. А этот и в глаза никому не поглядит, разве что мотнет головой. В земле для видимости покопается, покопается, да и бросит лопату прямо на грядке, пусть ржавеет. Сам же запрется в доме и ни гу-гу. Сидит один, как волк в темной чаще.
— А если человеку, потерявшему семью, жилье, и вовсе жить не хочется? — не очень уверенно возразил брюнет.
— Тогда бы он так не набивал себе брюхо, вот что! И не чем попало, а такими кушаньями, даже названия которых мы позабыли.
— Откуда это известно? Ты что, заглядывал в его кастрюльки?
— Моя мать, а твоя тетка, как-то подглядела. Да и другие видели, как он покупал продукты на черном рынке. И не какую-нибудь там банку сгущенки, а все, что попадалось на глаза, и все самое полезное, самое вкусное. Платит, сколько запросят, только бы поскорее доверху набить свой рюкзак.
— Если есть деньги, почему не полакомиться? — примирительно заметил третий собеседник. — Я б, ребятки, например, съел полнехонькую сковороду яичницы… знаете, с салом, чтоб фырчало. А потом пивка… Ух, вкуснотища! Даже слюнки потекли! На твоем месте я б давно уж к нему подкатился, полакомился бы.
— Не валяй дурака! — крикнул брюнет и повернулся лицом к брату. — Послушай, Кристи, что же ты думаешь?
— Ганс Брукнер — фальшивое имя, им прикрывается кто-то другой. Человек, которому надо скрываться. Может быть, приговоренный к смерти уголовник, преступник, а может…
— Ну? Чего молчишь?
— А может, кто-то из гитлеровской верхушки. Не все они сели на скамью подсудимых, кому-то удалось бежать.
— Дядя ведь видел его документы перед оформлением купчей?
— Вот это учудил! Да если он из их черной своры, так они ему любой документ изготовят. А может, воспользовались подлинным, убрав его владельца. Какой-то бедняга, Ганс Брукнер, сельскохозяйственный рабочий из Саксонии, безусловно, существовал. Я говорю: существовал, а не существует, понятно? Зачем забивать себе голову, если есть готовая биография малозаметного человека и, в силу своей заурядности, очень подходящая для такого случая? Кому придет в голову искать кого-либо из гитлеровской клики под маской батрака?
— Да он же рожей не вышел, этот Брукнер! Вспомни-ка его лицо. Весь подбородок ушел в кадык…
— Не все рождаются красавцами. Натяни на Брукнера генеральский мундир, и грубость черт в твоем воображении мгновенно перевоплотится в волевую собранность или нечто подобное. При этом учти: человек, который прячется, ежеминутно должен думать о выражении своего лица, и это отвлекает его внимание от другого. Только очень хороший актер может одновременно владеть лицом и всем телом.
— Не понимаю, куда ты клонишь.
— Брукнера выдает походка. Она сразу бросилась мне в глаза. Он не идет, а важно и горделиво вышагивает. Так и кажется, что за ним движется более десяти человек свиты.
