Лашке. Вот и я стал беспокоиться. Уж не плутает ли в зарослях?
Падре. Сделайте из карабина выстрел—другой… Итак, я выключаюсь. До новой встречи!
Луиза стащила наушники с головы. Перехватив взгляд Лашке, отодвинула в сторону магнитофон, пересела ближе к огню.
— Ну и запах! — воскликнула она игриво. — Запах такой, что кружится голова. Сеньор Ловетти, вы знатный кулинар!
Итальянец, возившийся у костра, хитро улыбнулся:
— Еще не попробовав варева, уже расточаете комплименты его автору. Я должен считать их искренними?
— Я попробовала, как вы изволили выразиться, это варево носом! А этот инструмент еще никогда не обманывал свою владелицу. Нет, вы король кулинаров, дорогой Ловетти! Дайте же мне хоть крохотную порцию ваших спагетти!
Польщенный итальянец снял котелок с огня.
— Извольте! — он передал Луизе полную тарелку макарон. — Приятного аппетита, сеньорита!
Девушка ловко накрутила макароны на вилку, точным движением отправила их в рот.
— Смотрите, — пробормотал Ловетти, — сделали все по правилам, будто итальянка. Ну, какая оценка?
— Прима! — Луиза закатила глаза и сложила колечком большой и указательный пальцы.
— Тогда я счастлив. — Ловетти переложил в тарелку порцию макарон для Лашке, позаботился и о себе.
Наступило молчание. Все энергично работали челюстями.
В эти минуты Луиза прокручивала в сознании магнитофонную запись.
Итак, на острове — двое русских, которые особенно заботят хозяев медицинского центра. Вдруг один из пленников профессор Брызгалова?..
При последней встрече Сизова сказала, что будет подогревать интерес противника к личности “богатой владелицы” “лендровера”. И вот — начала действовать. Не слишком ли рискованна затея с анонимными письмами? Нет, все сделано с точным прицелом: Луиза подготовлена к ответам на вопросы, которые могут задать Лашке и Ловетти.
Когда доели макароны, Ловетти снял с огня сковороду со свининой.
После бекона были консервированные ананасы, затем Лашке поставил перед спутницей чашку кофе.
— Сеньорита, — сказал Ловетти, передавая девушке пакет с сахаром, — я любовался тем, как ловко управлялись вы со спагетти. По тому, как это делает человек, можно определить — итальянец он, или, скажем, француз или англичанин. Вы долго жили в Италии? Или, быть может, в вас есть итальянская кровь?
“Ну вот, начинается, — подумала Луиза. — Что ж, чем скорее — тем лучше”.
Мужчины увидели: собеседница вдруг улыбнулась, закрыла глаза.
— Что такое? — сказал Ловетти.
— Я вспоминаю, — Луиза подняла ладонь, как бы прося, чтобы ей не мешали. Выпрямившись, стала декламировать: — Во имя бога и Италии я клянусь исполнять приказы дуче и служить всеми своими силами, а если нужно, и кровью делу фашистской революции.
Ловетти замер с раскрытым ртом. Придя в себя, вытащил платок и стал вытирать лицо, сразу покрывшееся каплями пота.
— Мадонна, — бормотал он, — мадонна, спаси меня и помилуй, уж не схожу ли я с ума!.. Ведь и я произносил эти слова! — Он всем корпусом повернулся к Луизе, схватил ее за руку: — Но это было давно, очень давно… Дуче ушел из жизни, когда вы только появились на свет. Вы не могли давать такую клятву, нет!
— Я и не давала ее.
— Тогда откуда она вам известна?
— Простите, это допрос? — Луиза тряхнула гривой волос и сердито посмотрела на итальянца.
Тот молитвенно сложил руки и сказал, что девушка разбередила дорогие сердцу воспоминания. Из каких она мест, где провела детство и юность?
Продолжая говорить, Ловетти прижимал руки к груди, тряс головой — демонстрировал, что взволнован. Но в глазах его была настороженность.
— Мои детство и юность касаются меня одной, — резко сказала Луиза.
Ловетти запнулся:
— Я бы хотел… Точнее, подумал, что провидение послало мне соотечественницу.
— Нет, я не итальянка. Хотя, как видите, владею языком. Мой отец был испанец. Он оставил семью, когда я еще лежала в колыбели. Но вот отчим, вырастивший меня и воспитавший!.. Что вы знаете о легионе “Тальяменто”?[13]
При этих словах Ловетти вскочил на ноги.
— Ваш отец служил в “Добровольческой милиции национальной безопасности”? — закричал он.
— Отчим!
— Кто же он был? Рядовой или офицер?
— Кажется, командовал манипулой[14]. Но это относится к началу войны. Потом он получил чин проконсула. Видите ли, все это было до моего появления на свет божий. Я родилась в 1945 году. Моим отчимом он стал десять лет спустя.
— А клятва, которую вы процитировали? Когда он произнес ее? Во время войны?
Задав новый вопрос, Ловетти напряженно ждал ответа. Луиза усмехнулась:
— Конечно, вы шутите. Так присягали юнцы из “отрядов сыновей Муссолини”. Отчим рассказывал, что принял эту присягу, когда ему было неполных двенадцать лет. Давал присягу мальчишкой, а, как видите, запомнил на всю жизнь. Однако что это с вами? Вы нервничаете.
— Ну-ну! — Ловетти сделал вид, что вытирает слезу. — Не такие мы неженки. Все дело в том, что когда-то и я принимал эту присягу. То были счастливые дни. Небо казалось безоблачным, а солнце ласковым. Увы, вскоре все изменилось!.. Кстати, могли бы вы подробнее рассказать о своем отчиме?
— Не пойму, чего вы хотите от меня? Я же не вторгаюсь в ваше прошлое.
Луиза говорила с вызовом, стремясь произвести впечатление уверенного в себе человека. Впрочем, так оно и было. Во время подготовки к поездке учли, что испанский она знает в совершенстве, итальянский — несколько хуже. Вот и возникла идея об “отчиме” — на случай контактов с итальянцами. Задача облегчалась тем обстоятельством, что кандидат на такую роль имелся.
Прежде чем рассказать об этом человеке, следует вспомнить один из эпизодов второй мировой войны. Летом 1943 года немцы расстреляли тысячи своих вчерашних союзников, не пожелавших продолжать сражаться на стороне Германии после выхода Италии из войны. Самая жестокая экзекуция состоялась в оккупированном нацистами Львове. В июльский солнечный день длинная колонна итальянских солдат, офицеров и генералов под сильным конвоем немцев маршировала за город, к противотанковым рвам, где всех ждала смерть. И вот на одном из поворотов шоссе столкнулись и загорелись автомобили. В поднявшейся суматохе группе итальянцев удалось бежать.
Дорога была одна — на восток. После долгих мытарств они перешли линию фронта. Среди них был проконсул фашистской милиции Джинно Джаннетти. По окончании войны на землю Италии он ступил другим человеком — многое понял за истекшие годы. Однако помалкивал о своих новых взглядах — видел, что в стране вновь поднимает голову фашизм. Словом, для всех оставался почитателем Муссолини.
