Хью знал, что положение вещей может быть совершенно иным. Когда-то он видел неравенство… — теперь ему пришлось испытать его на собственной шкуре.
Знал Хью и то, что даже в проблеме расовой принадлежности все было не так просто. Многие граждане Рима были черны как смоль, а многие рабы могли бы быть приведены Гитлером в качестве эталона арийской расы. Поэтому в крови любого белого наверняка была примесь негритянской крови. Как же звали того сенатора с юга, который сделал себе карьеру на пропаганде доктрины о превосходстве белого человека?.. Хью узнал забавный факт: этот человек умирал от рака и перенес такое множество переливаний крови, что можно было говорить уже не о малой толике негритянской, а о целой бочке ее. Флотский хирург рассказал об этом Хью и изложил историю потом в своих медицинских статьях.
Хью решил, что вся эта сложная проблема расовых различий вряд ли будет когда-нибудь проанализирована объективно, потому что почти никому не нужна правда.
Взять хотя бы простой пример. Хью, как и большинство его современников, считал, что негры в общем-то были лучшими, чем белые, певцами. И те же самые люди, которые громче других кричали о «равенстве рас», будь то негры или белые, казалось, были просто счастливы признать, что чернокожие хотя бы в этом обладают превосходством. Поэтому все заверения в стремлении к равенству, с какой бы стороны они ни звучали, были столь же лицемерными, как заповедь из «Скотного Двора» Оруэлла, гласившая: «Все животные равны, но некоторые из них равны более, чем остальные».
Что ж, он-то знал, кто сейчас считается представителем «низшей расы», несмотря на то что статистически тоже имеет свою примесь черной крови. Этого парию зовут Хью Фарнхэм. Теперь он был полностью согласен с Джо: если уж возможности неравны, то лучше оказаться наверху!
На шестьдесят первый день (если он действительно был таковым), проведенный им в камере, за ним пришли, вымыли его, остригли ногти, умастили тело ароматическим кремом и представили пред очи Лорда-Протектора.
Хью испытывал унижение от своей вынужденной наготы, но справедливо заключил, что это оправданная мера: следовало предупредить малейшее угрожающее движение пленника, который столь опасен, что может убивать даже голыми руками. Сопровождали его два молодых Избранных, которые, как решил Хью, были военными. Их хлысты, отличные от «погонялок» слуг, явно не были бутафорскими.
Путь в апартаменты Их Милости оказался неблизким: здание, похоже, было огромным. Комната, куда они в конце концов пришли, весьма походила на покои Понса в Летнем Дворце, где Хью когда-то играл в бридж. Из большого окна открывался вид на широкую реку.
В комнате находился сам Лорд-Протектор, тут же были близнецы, которые ползали по полу, и Барбара, скованная невидимыми путами, в которые, войдя, попал сразу и Хью.
Она улыбнулась ему, но ничего не сказала. Он внимательно оглядел ее. Барбара казалась целой и невредимой, только немного похудела, да под глазами у нее были темные круги.
Он хотел заговорить, но она движением головы предостерегла его. Тогда Хью взглянул на Лорда-Протектора и обнаружил, что рядом с ним расположился Джо, а Грейс с Дьюком, демонстративно не обращая внимания на происходящее, жуют Счастье и увлеченно играют в карты в углу комнаты. Он перевел взгляд на Их Милость.
Судя по всему, тот перенес тяжелую болезнь. В помещении было тепло — Хью не испытывал холода и нагишом, — однако Понс был тщательно укутан, плечи его покрывала шаль. Выглядел он глубоким стариком.
Но когда он заговорил, оказалось, что голос его не потерял звучности и силы.
— Можешь идти, капитан. Мы отпускаем тебя. Эскорт удалился. Их Милость окинул Хью печальным взглядом. Наконец он сказал:
— Ну что, парень, наделал ты дел, а? — Он опустил глаза, поиграл с чем-то у себя на коленях. Хью увидел, что это белая мышь. Внезапно он почувствовал к ней симпатию. Похоже было, что мышке не нравилось сидеть на коленях у Понса, но и бежать было некуда, так как на полу ее подстерегали коты — Мэг наблюдала за ней с нескрываемым интересом.
Хью не ответил. Вопрос показался ему чисто риторическим. Тем не менее он был удивлен. Понс накрыл мышку ладонью и взглянул на Хью.
— Что же ты молчишь? Скажи что-нибудь.
— Вы говорите по-английски?..
— Не нужно глупо таращить глаза. Я ведь ученый, Хью. Неужели ты думаешь, что я могу окружить себя людьми, говорящими на языке, которого я не знаю? Да, я говорю на нем и читаю. Я каждый день занимался с опытнейшими преподавателями плюс разговорная практика с ходячим словарем, — он кивнул в сторону Грейс. — Или ты полагаешь, что мне не хочется самому прочитать все свои книги, не завися при этом от сделанных тобою тяп-ляп переводов? Я дважды прочел «Сказки просто так» — они очаровательны. И сейчас читаю «Одиссею». — Он снова перешел на Язык. — Но мы здесь не для того, чтобы беседовать о литературе. — Поданный Понсом знак был почти незаметен, но в комнату тут же вошли четверо слуг. Они поставили перед Их Милостью стол, разложили на нем какие-то вещи. Хью узнал их: самодельный нож, парик, две баночки с кремом, пустая бутылка из-под Счастья, маленькая сфера, уже погасшая, пара сандалий, два балахона — один длинный, другой короткий, оба измятые и грязные, — и на удивление высокая стопка бумаг, тоже изрядно потрепанных.
Понс посадил мышку на стол, переложил несколько вещей с места на место и задумчиво сказал:
— Я не так глуп, Хью. Имея дело со слугами всю жизнь, я раскусил тебя раньше, чем ты сам утвердился в своем решении. Такого человека, как ты, нельзя помещать вместе с преданными слугами, — это приводит к их разложению. У них тут же начинают появляться разные ненужные мысли. Я сам собирался дать тебе возможность бежать, как только ты перестанешь быть мне нужен. Так что тебе не следовало торопиться с побегом.
— Неужели вы думаете, что я поверю в это?
— Какая разница, поверишь ты или нет? Я просто не мог бы держать тебя слишком долго: одно гнилое яблоко портит остальные, как любил говорить мой дядя. Не мог я и продать тебя, потому что какой-нибудь ни о чем не подозревающий человек заплатил бы немалые деньги за слугу, способного подорвать устои всего его хозяйства. Нет, мне определенно пришлось бы дать тебе возможность бежать.
— Даже если и так, я бы никогда не убежал без Барбары и сыновей.
— Я же говорю тебе: я не дурак. Будь добр, запомни это. Я как раз и собирался использовать Барбару и ваших очаровательных малышей как средство вынудить тебя бежать, но только когда я счел бы это необходимым. А ты все испортил. Теперь я должен наказать тебя в назидание другим слугам. Это пойдет им на пользу. — Он нахмурился, взял в руки грубый нож. — Плохо сбалансирован. Хью, неужели ты всерьез рассчитывал добыть свободу с таким жалким оружием в руках? Ты даже не разжился обувью для своей несчастной подруги. А если бы ты немного подождал, тебе была бы предоставлена возможность украсть все, что необходимо.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
